Вікторія Науменко (далі В.Н.): Сьогодні 12-те липня 2017-го року, знаходимося ми в місті Львів у приміщенні Союз Чорнобиль Львівської області. Я, Вікторія Науменко, беру інтерв’ю, представтесь будь ласка.

Валентин Крамаревський (далі В.К.:) Крамаревський Валентин Олександрович.

В.Н.: Дуже приємно. І перше питання в мене буде досить таке широке, розкажіть, будь ласка, про своє життя?

В.К.: Взагалі про своє життя? (сміється)

В.Н.: Так, що вважаєте за потрібне.

В.К.: Ну що? Ну, в принципі, жалітися на своє життя не можу. Народився я в звичайній сім’ї, тато і мама в школу не ходили. Мама могла тільки 3 літери, для того щоб розписатися. Батько все життя працював електромонтером у місті Скадовську. Ну, а я закінчив школу, був дуже… Тоді ж не було ще телевізора, і ще тоді не бачив – дивилися кіно і в мене завжди чомусь, як кажуть, хотілося попасти мені на Камчатку, на Урал, туди, на Далекий Схід. От так от, знаєте, романтика. Всі тоді геологами… от. І як тільки закінчив школу, на наступний день я уже поїхав на Урал. Тато мій все життя мріяв про те, що я буду інженером, електриком. Десь уже в 4-му чи в 5-му класі він мені купив книжку про електрику. (сміється)

В.Н.: Угу.

В.К.: Для інженерів. Ну, а я, начитавшись книжок –  я дуже багато читав – і дуже хотів стати лікарем. Про те нікому не говорив, ніхто того не знав. Я розіслав тоді, так сказати, запит, щоб мені прислали, ну, інформацію про програми про Вузи. То мені прислали із Дніпропетровська, із Херсона, із Молотова, тоді був, називалося так місто. Єдине тільки не прислали із того ж самого Молотова з медичного інституту, з університету прислали все. І як тільки я закінчив школу, прямо на наступний день я уже поїхав на Урал. Ну, можете представити, дитина, яка ніде ніколи нікуди не їздила, не була, і зараз мені 17 років. І я поїхав ото до Москви, майже 3 доби, до Москви 3 доби, нічого. Саме цікаве, я чому туди ще їхав, тому, що там жила під Молотовим молодша сестра моєї мами. Її мама виростила с 9 місяців. Я по… я цій тьоті Ані теж нічого не казав, вона не знала, що я їду. Ну, добрався я до них там з усякими проблемами, тому що в них не саме місто, а 60 км треба було там на перекладних добиратися. Ну, як завжди повезло, тому, що я до них прийшов о 12 годині, а не в 6 ранку. В 6 ранку пішли у плавання,

В.Н.: Угу.

В.К.: Тому що дядя, її чоловік, він водолаз. І він плавав на водолазному крані, який чистив русло річки Кама. А Кама, вона як наш Дніпро, велика річка, трипалубні пароходи ходять. Але тоді був, ліс сплавляли по річці такими плотами, все.

В.Н.: Угу.

В.К.: І його багато, його там розбивало, тонуло. І як мені розказував дядя Павел, то там в деяких місцях товща отого топняка до 11 метрів доходила на дні річки. То треба було чистити русло, щоб ті кораблі могли проходити. І вони в 6-й ранку пішли в плавання. Значить, тьотя в нього там поварихою, все, вони не знали, вони пішли, а я приїхав (сміється) до закритих дверей. Ну, узнав, що вони поїхали, там узнав, що вони пішли вниз по Камі. Ну, молоде, дурне, але нахальне. Я на другий теплоход – і вдогонку. Проплив уже далеко, так до міста Оханськ… уже проплили, їх нема. Але ж вони не стоять там, де пристані, де міста, вони стоять там десь навпроти лісу, там тайга, і чистять. Я мимо них пропливаю, все. Ну, добре, що уже в парохості узнали, що приїхала дитина, яка розшукує Павла Логінова. Вони їм передали, і вже дядя Павел приїхав, не шукав.

В.Н.: (сміється)

В.К.: Ну, я вже втратив надію, хотів уже повертатися назад, коли він мене піймав. Забрав і я ще місяць з ними плавав на тому крані. Для мене то було, ну, по-перше: дитина вперше побачила ліс. Я ж виріс в Херсонській області, в Скадовську, то степ, голий там! Травинку видно на кілометр, все вигорало. А тут ліс, гриби побачив, комарів почув, що вони тебе обліплюєш (сміються), боїшся відкрити очі. Але така романтика! Я плавав з багром на тих, цих, деревах спиляних, так сказати, на плавнях – кіно надивився, от. Дядя Павло дав мені, одягнув мене в свій водолазний костюм, рубашку. То не такі, як зараз, оті костюми для плавання з ластами, а дійсний такий. Я ходив по дну Ками в тому водолазному… Ну, от романтики було вище голови. А потім поїхав уже у Молотов. І десь я почув, як кажуть, то ж не знаєш, всякого слухаєш, що краще здавати документи вже під самий кінець отої прийомної сесії. Тому що тоді вже набирають і тоді ти попадаєш у другий поток. В перший поток більше ріжуть, а другий поток уже залишається, там уже легше поступити в інститут.

В.Н.: Угу.

В.К.: (сміється) Урахував, я подав документи в останній день, зі мною дуже довго розмовляла секретар приймальної комісії, чимось я… вона звернула на мене увагу: як так, дитина приїхала, хто батьки. Сказав, хто батьки. «А чому ви тоді в медицину»? Я кажу: «Та от, начитався книжок, і все, хочу». – «Ким хочете бути?» – «Хірургом». Ну, дуже її здивувало, вона ще здивувалась, коли, тоді ж давали посвідчення і я попав… То був 1959-й рік. Це тоді, коли Микита Хрущов дав команду приймати в інститути тільки зі стажем. Тобто не менше 2-х років після школи ми вже мусили відпрацювати.

В.Н.: Угу.

В.К.: А я зразу після школи, а то всі стажисти. Але її дуже здивувало, що я їй дав посвідчення, що я токар IV-го розряду. Як так? От, а у нас тоді вже були в школах ввели оце, профосвіту. І я якраз в групу попав, де токарі-фрезерувальники. І от нас двоє отримали токар, цей, універсал IV-го розряду, все. І вона: «Що, Ви працювали? На станку?» Я кажу: «Працював, вродє би непогано виходило». – «Ето ж надо, надо, і токар, і вдруг в медицину…» Ну, все нормально, запропонували, значить, мені гуртожиток, я ж ніколи в гуртожитку не жив… це було ще дуже страшно… (сміються) домашня дитина. Думаю, чого я буду тут, коли тут 60 км, електричка 40 хвилин – будинок у тьоті, я там буду жити і буду приїжджати. І я так там і жив. І Ви знаєте, ну, не знаю, як моя дружина каже: у тебе ангел-охоронець сидить на плечі. Я не мав програм, я в неї жодний раз не заглядав. Я був твердо впевнений, ніякого сумніву, що екзамени будуть по програмі 10-го класу. Абсолютно впевнений. Ну, і там перший екзамен тоді був сочінєніє, руський язик і література, сочінєніє писали. 4 екзамени, значить: російська мова та література, фізика, хімія і англійська, от. А я завжди, от, сочінєніє писав на відмінно, то в мене коли, як кажуть, так виходило спокійно. Но почалася проблема з того, що екзамени з 9-ї години, а електричка приходить о 8-й – думаю, то все. Почалося з того, що електричка запізнилася на 30 хвилин. Нове місто, яке я не знаю.

В.Н.: Угу.

В.К.: Я навіть не знаю, на якому трамваї треба добиратися. І я тільки в 9-й годині дізнаюся всяк правдами неправдами, як мене неправильно направили. Я добрався до головного корпуса, біжу, забігаю, а мені: «Де Ваш екзаменаційний лист?» А їх напередодні видавали, я ж не знав, у мене немає його. «На який факультет?» – «На лікувальний». – «А тут стоматфак пише. А лікувальний там-то». Ще 30 хвилин треба йти, в іншому корпусі. «Все, через рік приходьте». Можете представити, так сказать.

В.Н.: Жах

В.К.: Який я жах… Спускаюся, і раптом мені на зустріч іде от секретар оцієї приймальної комісії, представляєте. Конкурс був тоді десь 12 чоловік на місце, по-моєму, скільки народу призвали. І вона мене впізнала, кричить: «Крамарєвський!»

В.Н.: Навіть прізвище запам’ятала.

В.К.: Да. «Ви що тут дєлаєтє?» Я говорю, от так і так. «Ах ти такой, всьо…» Хватає мене за руку: «Побігли!» І ми біжимо в велику аудиторі, там всі сидять. Каже: «Якщо вони ще не відкрили конверт з темами – то я дам.  Якщо ні – то все.» Ми приходимо, а вони тільки взяли ці конверти. Ну, вона там із ними переговорила. Місць немає жодного, мені позаду комісії на сцені там ставлять на цьому подіумі стіл, я сідаю. Відкривають конверт, і я ледве не впав: жодної теми немає з 10-го класу, там за 8-й, за 9-й. І одна вільна тема, одна вільна є по цьому… «Поднятая целина» Шолохова, отой, так сказать, народний юмор і фольклор. 

В.Н.: (сміється)

В.К.: Що я там сидів, (сміється) видумував… я того бідного діда щукаря, я не знаю, (сміється) з [...] його. Все ж написав, вийшов, ну що, через день, в наступний день, значить, у нас англійська мова. Все, я вже так… екзаменаційні листи вже були там, приходь то все. Ну прийшли, я приходжу, сиджу… і десь преді мною чи 10, чи 11 двійок виходять підряд. А чому, тому, що були… ліквідували кафедру іноземних мов в педінституті і вона в повному складі практично перейшла в медінститут, там кожен викладач приймав - німецька, англійська, французька, а в нашої групи якраз приймає завідуючий кафедри бивший, стара діва з одним оком… страшна як атомна війна, зла, там не те слово. І всі один за одним виходять-виходять. А всі сипалися на чому, що спочатку дають текст, його треба прочитати, потом пересказати, а потім уже білет і відповідаєш. І перед тим, як заходити, я побачив в руках значить у одного якусь книжечку. « - Що таке? – Програма.» Я значить: «Дай глянути.» Відкриває програму, а в мене волоси дибом, да, половину з того, що там є ми взагалі не проходили, нам з англійської, з викладачем у нас були проблеми в школі. Ми 3 рази починали вчити англійську мову. Ну, ладно, захожу я туди, до неї, вона раз: «А де Ваш екзаменаційний лист?» Я кажу: « - Та сказали, що у Вас. – Немає.» А я ж здавав з другим факультетом.

В.Н.: Угу.

В.К.: І він там залишився. «Ну идите туда, принесете, значит будете сдавать.» Ну, пішов я туди, ще почекав, поки перевірили моє значить, поставили мені «4», в мене була біда одна – в мене було, залишив завжди одна або дві лишні коми. (сміється) Ну, ця викладачка, яка принесла там з педінституту, так сказать з філології, каже, що: «Сочинение хорошее, - говорит, - ну, как ты, - говорит, - щукаря изнасиловал! Ну, ничего, молодец!» А я говорю: « - Четыре, ну куде же поступлю теперь. – Ничего ». Потому, що більш за все тоді, так сказать різалося, різалось якраз от на сочінєнії, то було 2/3 відпадало, все здали… Іду я знову туди, стаю в черзі, значить черга тих, хто виходить з двійками зросла, і тут виходить, а у нас там жертв було багато, тих що цей… І виходить там моряк бивший, кльош такий на півметра. Він 6 раз поступає і 6 раз ріжеться на англійській своїй, він тут і уже… випустив весь свій словарний запас морський, так сказати, мати які знав (сміється) обкладує її, двері ледве не виніс. Ну, ніхто не йде і мене запихують туди.

В.Н.: (сміється) Бояться…

В.К.: (сміється) Вона сидить, у неї волосся дибом, все… не знаю… що я там їй белькотав, коли пересказував, але щось, порівняно мабуть з іншими, я все-таки щось там у тому пересказі, що їй сподобалося. Ну, далі вже пішло легше і вона мені ставить «4». Ви знаєте, я… ну все, кінець, 2 четвірки із чотирьох уже… Я виходжу, всі тут: та ти вже студент, ти вже можеш не ходити здавати там. Перша позитивна оцінка (сміється) за день… от. Наступний, через день – фізика. Ну, там я вродє нормально все відповідав, співав, викладач сидить сміється, улибається… ну всьо, добре. Потім каже: «Слухай дитиника, а де ти (сміється) вичитав такое, що молекулы перескакивают с одной орбиты на другую и так далее все…» (сміється) Я отак глаза витріщив. А мені попалось там от ето, атомне ядро і так далі. А я дуже багато читав по астрономії, те все, фантастику ето все. Я їм там сказав, ну, мені було інтересно (сміється) .

В.Н.: (сміється)

В.К.: Ладно… 2 четвірки, і ставить мені четвірку опять. А… «Та ти, - говорить, - уже поступив.» Я говорю: «Так… ну 3 четвірки.» все… Ну, і послєдній – хімія. Хімія для мене був самий страшний екзамен, чому, Ви знаєте, от як діти вчаться, залежить від того, який викладач. Якщо викладача любиш, і предмет знаєш. А ми всі в школі ненавиділи нашу хімічку, вона нас, а ми її.

В.Н.: (сміється) Взаємно…

В.К.: Взаємно, да… ну, і я, як кажуть, органічну хімію мені було цікаво, а неорганічну я не любив страшенно. Ну, я приїхав раніше, сів якраз тут у нас головний корпус інституту, а так як от зараз – палац Потоцький, оперний театр. Там сквер такий, я сів і почав читати, от. І прочитав там якраз оцей цикл там… (сміється) де якраз от алкоголь роблять, вопрос. І спеціально посадили тоже ужасно багато, у нас 28 чоловік група, залишилося десь чоловік 7, я думаю, я почекаю, коли всі, я вже в кінці піду, то вони… Тому, що хімію дуже боялися, а чому боялися, тому що завідуючий кафедри хімії був заслужений дєятєль культури, професор Гусєв. І вступну лекцію, коли ось перший день нас в інститут приймали, […] виступав з вступною лекцією. І почав він її дуже оригінально, що от: «...ви проучитеся семестр, у вас будуть каникули, ви приедете домой, вас спросят, а кто возглавляет кафедру химии? - А там же цих кафедр 4-5, але... - А ви скажете: Гусєв. Так вот, я вам говорю, я не Гусєв, я професор Гусєв, я заслужений діяч науки. Ви будете мимо моєї кафедри на ципочках ходить!» Воно так і було. (сміється) Ну, я приходжу, виглядаю, нікого немає, в коридорі пусто. Туди-сюди, думаю, ну, уже ось всі, а я вже… потім виглядає там якась бабця, а то асистентка була, ну, їй так, для баби… на той час старша, ніж я зараз… «Ти кто? – я говорю. – Ты почему не идешь, - говорит, - с вашей группы еще ни одного человека не было».

В.Н.: (сміється) Всі сховалися.

В.К.: І вона мене за шиворот тащит туди… «Садись!». Ну там якось білет взяв, мене… то, шо попало - все знаю, задачку рішив, все рішив, всьо розказиваю… А вона так: «Ты, что, алкоголик?» (сміється) Я говорю: «Нет. Я вообще не пью.» А він: «Ты мне 20 минут рассказываешь про цикл этот самый!» А мені, то, що я последнее читав ето, шибко я і то розказую, совсэм другоэ. «Так, давай розказуй…» І тут меня замкнуло, як говорять, як замкнуло в повному смислі цього слова. Я помню сторінку, помню картинку, помню де написано, а що написано – не помню… Ой… (зітхає) Ну, все… і она мені ставить «4». Я взяв цю свою зачотку, як взяв етот ліст і вийшов… В мене що виходить, що? 4 четверки, а прохідний – 20 балів. Ну, через день, значить, об’явлєніє результатів, виписали эти все… Я прихожу, смотрю, моей фамилии нет, есть якийсь Крамарський, я Крамаревський, разные, що там, що 3 там… хто плаче, те се… Ну, набрався нахальства, пішов в деканат. Спрашиваю все… «Та нет, то описка, Крамаревський.» Я поступив… А для дівчат було 20 балів, а для хлопців 12…

В.Н.: (сміється) Яка несправедливість!

В.К.: А то був перший рік, коли ото брали зі стажем переважно. І друге – була команда брати чоловіків, медінститут завжди був дівочий. Ну, а дівчата, Ви самі знаєте, то в декрет пішла, то ще, то заміж вийшла і так далі, все. І тоді переважно брали чоловіків. От набрала дівчина 19 балів, її зарізали. А тут таке от, ми потім училися, ну чудо, 6 років з ним мучилися, 12 балів і його взяли, а я набрав цілих 16. Ну, і ото я поступив, додому дав телеграму, батько вирішив, що то я не поступив, що мені соромно…

В.Н.: (сміється) Повертатись…

В.К.: А що люди скажуть? І приходить мені на той же день телеграма: «Їжджай додому.» (сміється) От, ну і от нас із поступивших було 4 після школи, а ті всі уже були 32, 33, 35 років.

В.Н.: Дорослі.

В.К.: Дорослі люди. 17 і 35. По двоє дітей уже мали в основному, всі фельдшора. Ну, почали вчитися. Мені було дуже цікаво, чесно кажучи, цікаво. Ну, і коли я вже закінчив інститут, я був старостою групи. І мені було дві пропозиції з двох кафедр, на одній кафедрі – в аспірантуру піти, щоб воно, що до кінця інституту ти вже будеш мати матеріал готовий для дисертації. А все тому, що я грав в волєйбол. Я грав за інститутську команду в волєйбол, от і доцент з кафедри був капітаном нашої команди і, от, він мене тянув страшенно, от. А потім вже на шостому курсі мені запропонували залишитися на кафедрі ЛОР.

В.Н.: Кафедрі якій?

В.К.: ЛОР.

В.Н.: ЛОР

В.К.: Ухогорлоніс. Був такий професор Лебедєвський, бивший полковник внутрішньої служби. Ну, і мені було цікаво, я погодився. Але прийшла рознарядка з міністерства оборони, з міністерства внутрішніх справ. 25 чоловік в міністерство внутрішніх справ треба. І 10 чоловік – в міністерство оборони. А у нас вже, я кажу, що курс старий. На 6 років, ті кому було 35, а може 42, ті кому було 30. А мені 22, 23-й. І всьо, і нас, значить, раз, туди, в армію. Як я не брикався, повезло ще тому, що начальник військової кафедри полковник Шевченко. Зрозуміло, «Він хохол, хохли хорошо служать, піде в армію.» (сміється) І професор Лєбедевський, значить ходив до воєнкома області, до генерала, що так і так, оставте мені етого парня він мені нужен. Той говорить: «Я ничего не могу, уже есть приказ министра обороны, он уже лейтенант». Я говорю: «Так я що, уже можу і на екзамени не йти здавати?» А ще, це було десь в грудні, а екзамени десь будуть у кінці лютого.

В.Н.: Ще півроку вчитися.

В.К.: Ще півроку вчитися. І я все, я кажу: « - Я не піду екзамени здавать. – Не получишь диплом.» Ну, всьо, забрали, значить, нас в армію…

В.Н.: Так що, без? Не здали Ви іспит?

В.К.: Нє, то я ходив я. Прийшов, і ще там на комісії впирався. А мене, зі мною вони не розмовляють: «Идите, вы уже не наш, вы уже министерства обороны, все.» Я там стояв хвилин 20, не виходив, ну. Єдину пользу тільки зробив, що запитали, кого порекомендуєте замість себе. Ну, я зробив на той час добру справу, але всі добрі справи вони потім закінчуються…

В.Н.: Погано…

В.К.: Погано… значить мій одногрупник був, Саша Безкровний, золоті руки, як чоловік. І вони десь на 3-му курсі одружилися. Він Саша і дружина Саша. То була пара, якою ми всі любувалися в інституті. По-перше два красавці, то була така любов. Але десь на кінці 5-го курсу у Саші, уже у дружини, вона впала, вдарилася, ну, почало боліти, боліти, а потім, значить, раптом - рак… саркома кістки, зробили їй операцію, вона півроку лежала в гіпсі, ми її носили і там на перев'язку, на все… Ну, як кажу: «От, візьміть замість мене Безкровного.» Така от ситуація, в них уже дитина була. Ото все, от дружина лежить, і от його взяли туди. А в нього руки золоті були, от. Там були настільки довольний, там на кафедрі, всю апаратуру відремонтував, оперував і все. Але… але як гром серед ясного неба… він покохав іншу, там була теж молода ординерка, в орденатурі як і він. І все, і він Сашу покинув… От після цього весь курс від нього відвернувся. Я був на одній тільки зустрічі випускників, 20 років, ну, так склалося, тому що я військовий. І от він був, з ним жоден не поздоровався, жоден… Він так походив-походив і пішов. Ну, і там кар’єра склалася, він вже був зав райздраву, ну все… нормально все в нього було, але от в цьому плані…

В.Н.: А вона як?

В.К.: А вона нічого, з ногою… вона так заміж не вийшла. Сталася трагедія, там машина збила їх єдиного сина, вона залишилася одна, от. Ну, а я попав в армію, пройшли її, як кажуть… спочатку не повезло вродє би, тому, що коли першу пройшли ми підготовку, нас розподілили, я попав в стройбат, то военно-строітельні отряди, не в війська лінійні, а я в стройбат. Ну, а стройбат то що, считався тоді, як кажуть, десь 2-го чи 3-го сорту, тому що там і ліс, болото, все інше. Ну і ми з дружиною те все об’їздили. Тому, що на карті точка, на місцевості – колишок, чи то болото, чи то ліс. Тому, що наш отряд будував шахти… […]

В.Н.: А Ви встигли вже одружитися до того часу?

В.К.: А, ми хитрі! (сміється) Ми в кінці 6-го, ну, 6-го курсу, якраз у мене дружина педінститут закінчувала, а я цей. І ми так, не знаєм, у кого буде перший, так сказать, розподіл. Перший отримує, а другий, уже потім до нього. Ну, я йшов перший, то вона, вона уже получає якраз свободний диплом. Мені теж видали, тому, що тоді дипломи на руки не видавали, треба було 3 роки відпрацювати, і то потім диплом. Оскільки в армію мене забрали, тоді диплом дали. І ми зразу з нею поїхали. Попали ми в Звьоздний. Це закритий гарнізон ракетний, проволкою колючою, все по пропускам. Причому, пропуски начинаються ще за 40 кілометрів до Звьоздного там стоять.

В.Н.: Блокпости?

В.К.: КПП на всіх дорогах і все, от. Місяць я чекав, поки дадуть пропуск, щоб її завести, одноразовий. Я її завіз, кажу: «Надо на хвилинку в гуртожиток». Все нормально, а десь через тиждень нас перекидають в інше місце. Ми, як кажуть, завантажилися, поїхали, оце залишилося (сміється) А ми приїхали, там ліс, болото. Ну, потім так сказати, я знову поки дозволи оці вибивав, щоб її забрати звідти, вивезти, приїхав – де моя дружина? А моя дружина сидить на спинці ліжка. «Что такое?», а там отакі пацюки бігають.(сміється)

В.Н.: (сміється) Ой жах…

В.К.: Забрав, привіз її туди. Там сел немає, там дєрєвня. Ну, дєрєвня совсєм малєнькая. Там може домів 40 максимум. І то там ми поселилися, за пічкою. Я за два кілометра ходив у частину, було цікаво, але дуже важко. Тому що, ну по-перше, я був один лікар, там було п’ять оцих військових загонів. І я один лікар на всі ці п’ять, тобто за всіх. У мене тільки на одній площадці тут, на центральній, 1800 чоловік. А штат у мене – я, фельдшер строкової служби та санінструктор строкової служби, все, та я новий зав. І за півроку, що вийшло, що я став після командира самим старшим офіцером по стажу перебування в частині. Всі інші після мене прийшли. І тільки я знаю, де люди находяться. А люди в радіусі 200 км., так сказати, розкидані по точкам. То я був і лікарем в началі, я був і завхозом, я був і оцим, політруком, секретар комсомольської організації, воєнний дознаватєль, предсєдатель спорткомітету, щось іще. Ну, все, що які були то все, так сказать, було моє.(сміється)

В.Н.: Угу.

В.К.: От, і мені, я за зиму, там же ну що, от снігу насипить, то вище чим по груди, то проб’ють дорогу в снігу і по ній ходять. А там кругом сніг, тому що починали з нуля. От катка, на болото мостили, так сказать із гать, по якій ходили, щоб можна було в колону 4 пройти, там. Воду брали із болота, проціджували її, відціджували там. Хвоєю всьо проварювали, ту воду пили, на ній готували і все. Я за зиму, тому що я їздив і продукти, харчі возив, так сказать, і людей дивився, все, з машини майже не вилізав. От, не повірите, на хлястику шинелі там оці пуговки 2 великі. Я їх протер до того, що через них можна було дивитися, вони сталі прозорі, так вони стерлися (сміється)

В.Н.: Нічого собі…

В.К.: Я їх все возив-возив, потім 19 разів переїжджали, то я десь їх загубив. Ну, все нормально, будував медичні пункти, все. Найближчий госпіталь був 70 км у мене, то на болотному тракторі, перевантажуєш, потім на це, потім на електричку і так далі. Ну, йшло нормально, хотіли мене забрати в госпіталь, але мене не відпускав начальник медичної служби. Каже: «Він у мене один на район, куди його?», і так от. От, ну, а потім так сталося, не знаєш, де найдеш, як кажуть, а де потєряєш. Мене запам’ятали не по тому, що я добре працював, що в мене було все в порядку, а по тому, що я добре грав в волєйбол.

В.Н.: (сміється)

В.К.: І коли от спочатку, як тільки нас призвали зразу, так сказать, на місяць, на курси по підготовкє, то я там грав в волєйбол, там окружний госпіталь, окружний там санітарно-біологічний загін. Ну, і вони мене брали, я за них грав на первєнство Свердловська. І якось вони до мене приходять «О! Ты тут… - Я здесь. – Ты еще в волейбол играешь?» Я говорю: «Играю, вон виграли первенство строительного управления округа, все кубки забрали.» Они: «Конечно, хорошо!» И они меня давай к себе, от. Ну, і 3 роки майже, 3 роки я пробув в тому загоні. До речі, цікаво, так сказать, це я служив по службам, так нас перевели вже с першого місця, перекинули в інше, і перекинули нас в Косуліно. Це був закритий гарнізон, це був той гарнізон де збили “Павлос”

В.Н.: Угу.

В.К.: Якщо пам’ятаєте, був американський літак-розвідник, якого бензобак того літака, він розніс вщент крильце мого медпункту (сміється), як впав. То ми там були, якраз і отам в Косуліно, і “Павлос”, який мав, він там сів на парашуті. Це був закритий гарнізон, ну і у мене все якось получалося, тому що начальник гарнізону, генерал він, ракетчик. Підземний завод, там сховища величезні і так далі все. У мене дерев'яний барак барачного типу, там у мене медпункт. А у них там 2-поверховий цегляний, там все, що хочеш є. Але у них начальник медичної служби, його називали «майор медицинской службы, велосипедист, бабнист…» и еще как-то. У нього так сказати, у нього був запорожець перший такий, пам’ятаєте, такий, то він на ньому ганяв.

В.Н.: Горбатий.

В.К.: Горбатий… дальше, він грав в волейбол ну, і дуже жінками… (сміється) цікавився. Його ніколи на місці не було. І коли в них там щось ставалося, то чомусь вони прибігали, якось у нас там було ще… от стояло 3 воєнних стояка, 3 отряда, 3 лікаря у нас. Вони прибігали до мене, я ходив туди до них, так сказати і там… робив ці амбулаторні операції, все і так далі. Ну, і… хто знав, що мені помогло, чому, тому, що коли стало питання там будинок здали, кому давати, там черга велика. Ну, і я в тій черзі, жив в гуртожитку. І коли генерал мій побачив прізвище, говорить: «А это кто такой?» Говорит: «А это доктор с военной […] – Это, - говорит, - тот, который оперирует? – Да, наш.» І мені без черги дали 2-кімнатну квартиру. (сміється) Розумієте, повезло, от. Ну, так от би… ну, а потім ми теж… мене забрали в Службовськ туди, знову цікаво. Ну, мене забрали на посаду лікаря-гігієніста. А чесно кажучи, я вчився на лікувальному факультеті, не дуже звертав увагу, тому, що то не моє. Уже начебто зовсім інший факультет, а тут раптом. І мене на 6 місяців відправили в Лєнінград, в воєнно-медичну академію, на спеціалізацію, от. Там група була, вже всі, які там по 5, по 6 років працювали, їм уже не цікаво, а мені все цікаво. Я отримав просто задоволення від академії, від навчання, від самого Лєнінграда, я вперше туди попав, все. Я 6 місяців, як кажуть, для мене пройшли… ну, і, і, і, і… Начальник кафедри предложив мені к нєму в аспірантуру, в ординатуру. То з усіх, що було, тобто… знову побачили, що щось, мале якесь… От, ну оскільки на цей рік я вже запізнювався, уже прийом закінчувався, то каже: «На следующий год мы тебе присылаем…» Дали мені тему, яку розробляти.

В.Н.: Угу.

В.К.: Матеріал, привіз це все. А тут пішло зовсім по-іншому. І мене із гігієніста зробили… ну, стало питання так, або мене ставлять на посаду старшого лейтенанта, але тоді звільняють підполковника. На його місце ставлять підполковника, уже було 50 з чимось років, йому ще треба було мінімум півроку, щоб до пенсії набрати, тому, що тоді якщо місяця не хватає до пенсії, то і пенсії немає. Допустім, не 25 у тебе, а 24 там з половиною, то все. Ну, я говорю там… А то була ходяча енциклопедія такий був все… я кажу: « - То конечно, як я можу? - Ну, он дослужит, потом мы тебя переведем.» Меня ставят к нему. От через 3 місяці старший […] переводять. Потім, коли я получив капітана, так сталося, що начальник протів академічного відділу, полковник - на пенсію, і мене замість нього виконуючим обов’язки. Я 2 роки капітаном був на полковничій посаді, зам командира. А всі, там начальники відділів, підполковники там, війну пройшли, всі в орденах, кандидати наук, а я капітан і ними командую. (сміється)

В.Н.: Угу.

В.К.: Ну, і так сталося потім, що почалися всякі ці… і звільнятися стали, молодих ставити і… командир завжди мене визивав, що… кого, куди і все. Ну, вийшло так, що уже потім посад немає вільних, все. Ну, от і тут, а командир збирався вже тоже на пенсію… і собі заміну, одну, другу… ну, і потім вибрав, прийшла заміна, приїхав підполковник. Ну, ми були всі в трансі, тому що чоловік не привик працювати взагалі, ні до чого пальцем, пальцем… Я спочатку, як кажуть, старався всіми силами ввести його в курс справи, помагав, все, а потім дивлюся, що хто з чим не прийшов, то там сам він все знає. А сам все в сторону, в сторону, в сторону… Всякі конфліктні ситуації почали виникати, коли вже я не можу, не маю права, а він не хоче, просто. Ну, і тут сталося, що прийшла рознарядка, треба було на Сахалін начальника гарнізону санепідемотряду, підполковничья посада. Був у нас такий капітан Копитін, значить, його начали давить. А в нього двоє дітей і у дружини рак грудної залози. Тільки прооперували, ну куди йому на Сахалін? Він і так хватить. Ну, я прийшов до свого шефа, говорю: «Товарищ полковник, так и так, оставьте Копытина, давайте я поеду. Я думаю, что я справлюсь.» Був цікавий… таким крутим матом він мене послав!

В.Н.: Навіть так?

В.К.: Да! Я вийшов, наступний день, а у нас був […] такі. Його кабінет на 2-му поверсі, а мій поруч і у нас такий типу передбанник між цими кабінетами, от. Коли він піднімається на 2-й поверх, то уже по тому, як риплять сходи, вже знаєш, в якому настрої він іде. Чи це… чи зараз почне, як кажуть, бочку котити… то всі ховаються тоді, щоб не попасти під гарячу руку… (сміється) І він завжди заходить в цей передбанник, відкриває двері: «Доброе утро, я здесь.» І пішов до себе, то значить я хвилин за 5 мушу зайти до нього і доповісти йому ситуацію по округу. А округ маленький, там 10 областей, більше… Це (сміється) як, як Україна вся майже по розміру. Я йому мушу доповісти, а тут зайшов, нічого, нічого, нічого, нічого. Потім звонок, захожу… Ну, він мені: «Что то был за выбрык? – Нічого, то не вибрик.» Я кажу, так і так, у нього така ситуація, ви-то не знаєте. А я… в мене син маленький, ще до школи, а жена согласна. Он: «Так, ладно, я понимаю, конечно вам обидно, что всі хто прийшов після вас, кого ви ставили, на кого… вони всі получили посади, а ви остались без должности. Я, честно, хотел вас, чтоб вы, значит, ту посаду заняли, которую вы исполняете 2 года, я 3 представления присылал, но вас не утверждают. Во-первых, капитан. Без военного образования, мединститут, капитан на полковничьей должности, ну, такое. Потому я предлагаю, что на военные побытия пойдете в академию.» Я говорю: «А кто ж меня возьмет с моими болячками.» А в мене вже язва була, еще студенческая. Потому, що я 6 років вчився, 6 років працював, нажив собі. Он: «То не ваше дело.» А я ж комиссию не пройду. «То не ваше…» Он тут же набирає трубку, дзвонить в Москву, в міністерство наше центральное медицинского управления, главному эпидемологу, генералу верховному… Що так і так, от, от, «Присылай личное дело.» Значить, прислали личное дело, и вот я один поступил на факультет по личному делу, тобто я не здавав екзамени, я не проходив там збори, лагері і так далі, мене взяли.

В.Н.: А куди?

В.К.: В Воєнную медицинську академію, командний факультет.

В.Н.: А яке місто?

В.К.: Санкт-Петербург, Ленінград тогда был. То вообще было! Ну, і проучився я там… 2 года, все было нормально… Под конец только. Значить, оформляли мене преподавателем на кафедре оставить, оно ж все собеседования, все-все и… прошол. І у особиста, і все, все, все… а потом сам себе подпортил…

Я правдолюб! (сміється) Всегда говорю то, что думаю и все… ну і 2 роки займалися 2 групи, мусили бути 2 викладача, 2 куратора, але був один. Тому, що один, ну такий… Царство Небесное, подполковник Остроумов, він працював на докторську дисертацію. І полковник Кожевніков взяв дві групи на себе. Разом ми навчалися, це не людина була, це як кажуть, це рідко таких людей… Як викладач, як людина… І ми от 2 роки з ним, а потім, уже в самому кінці, коли закінчили ми вже факультет, на командному факультеті до того 2 роки… У нас почалися так звані ігри. Ми спочатку граємо за армію, ну, в якості, так сказати, займаємо посади штатні і рішаємо армійські операції, а потім фронтова в якості епідемо-фронта… главного. Ну, армійську ми начебто все нормально пропрацювали. Виходимо на фронтову, а на фронтовій уже приходить до нас от етот Петр Борисович Остроумов. В нього була цікава особливість, він весь час намагався переплюнути шефа, а шефом був… начальником кафедри був академік Бєляков, генерал, умниця. От він коли читав лекцію, так у нього ніколи не… ніколи, от перед тим навіть такого аркушика не було. От він ходив і читав, у нього кожне слово, кожна фраза були наче, Ви знаєте, відчеканені, жодного лишнього слова, настільки все зрозуміло, понятно, всі думають: так я сам же ж так думав. Те, що він розумів до цього то це… і от він закінчив. « - Питання є? - Нема.» Дзвінок, хвилина в хвилину, от і все. І Петр Борисович под нього все хотів, так сказать. Він приходив до мене, всі його заняття, які він проводив є тільки назва теми, лекція чи семінар і так далі, а більше нічого, тому, що там далі починалася вже, как ми говорили, «неуправляемая термоядерная реакция», все от. (сміється) І прийшов він до нас, на цю фронтову операцію, і перше, з чого він почав, він каже: «Я слышал, что вы плохо отработали армейскую операцию с Кожевниковым. Ну, мы сейчас…» І начінає поправляти. І те що нам було з Кожевніковим зрозуміло, що ми все… він все отак от перебурив… Ні туди, ні сюди, а у нас уже фронтова к кінцю підходить, а ми ще до неї не приступили, ну… Я хоч і не курив, але ж курив по колу тому що самі цікаві речі там завжди.

В.Н.: Угу.

В.К.: Всі обурюються, всі-всі мовчать, ну, а я самий... Я капітан був, капітан Крамарєвський я був, парторгом тогда. От я: «Товарищ полковник, вот вы сказали, что мы с Кожевниковым плохо отработали. Мы с Кожевниковым отработали очень хорошо, нам было все ясно, все понятно, мы считали, что мы готовы. А сейчас… Вы полностью нам все поменяли, так сказать, на 180°, мы теперь не знаем, куда нам… а к фронтовой операции мы еще не приступили.» Ну, он весь аж побурів… все. И на следующий день меня визивает начальник учебной части, полковник. А у нас з ним були дуже добрі відносини, тому, що там же, коли вчився, іще треба наукову роботу виконати. І от наукову роботу ми якраз з ним разом виконували, їздили і в Петродворець… і в Пушкін, ну, в общем хорошие отношения. Вызывает: «Валька, что у тебя с Остроумовым?» Я говорю: « - Да ничего. – Как ничего? У нас, - говорит, - вчера кафедральное совещание, на котором, - говорит, - утверждаем тебя преподавателем оставить. И выступает Остроумов и говорит, что или Крамаревский или я.»

В.Н.: Но, ведь так...

В.К.: « А связываться с ним, - говорит, - никто не хочет, потому, что нам, - говорит, - уже надоели все эти кляузы, всякие комиссии, которые он кругом пишет, он на все…»

В.Н.: Угу.

В.К.: А там причина була в чому, тому, що він кандидатську дисертацію захищав в Німеччині, ГДР тоді було. У нього мама викладач німецької мови, він вільно володіє, він там захищав. І йому там доктора дали, а в них немає кандидат и доктор, він доктор і все. І він тут коли приїхав, то почав вимагати, щоб йому дали доктора медицинских наук. А тут такого немає. І там десятки комісій, він на все кругом писав, каже все, і нікому не нужен. Я говорю, так і так, от така ситуація. Он сказал, что значить, ты по хамски себя вел, что ты его оскорбил, и все. Я говорю: «Ну, спросите, 2 группы, я ж...» Я говорю: «Единственное, что вот я сказал… и это, может, это было несколько так… э, импульсивно, но - я говорю, - я его не оскорбил, ни одного плохого слова, ничего не сказал. Мне, - говорю, - было просто обидно за Бориса Александровича ». Он говорит: «Пойди, извинись, потому, что иначе тебя на кафедре не оставят, - говорит, - никому не нужны эти лишние эти. Ну, я пошел, стучу ему. Пришел, этому представился, говорю, вот так и так, мне сказал, значит, начальник учебной части, все… Ну, он мне начал: «Вот ты пацан, ты сопляк, ты еще никто и ты в это самое, все…» И начал меня читать, мораль. Мня это, во-первых, оскорбило страшно, ужас какой, ну, я потом говорю: «Товарищ полковник, я извиняюсь перед Вами, я – говорю, - за, может быть, несколько импульсивную форму, что я вот высказал… А за содержание я не извиняюсь.» И все, поворачиваюсь и ушел. Ну, и на том…

В.Н.: Карьера закончилась, да? (сміється)

В.К.: Академическая карьера закончилася. Но, мнэ єдиного із випуска направили за границю. Я попав в центральну групу войськ, тоді то була Чехословаччина. Єдінствєнному, то як кажуть в порядку (сміється) моральної компенсації (то ж були голодні годи і оце нічого ніде…), і от я попав туди якраз от начальником відділу особо небезпечних інфекцій, було теж цікаво дуже.

В.Н.: Це який приблизно рік?

В.К.: Це точно 1975-й.

В.Н.: 1975-й.

В.К.: Так. Там прийшлося і з холєрой мати справу і з оспой. Причом оспа - то був взагалі цікавий випадок. Чому, тому що раптом мене піднімають по тривозі, я прибігаю в частину, там стоїть машина начальника медичної служби групи, мій начальник головний, начальник медицинської служби групи войськ сажає мене в машину і ми куда-то їдем. Хоча б хтось слово сказав, що. І ми їдемо. Тільки по дорозі він мені сказав, куди ми їдемо. А їдемо ми в танковий полк, який розташований в дуже цікавому місці. Це як у нас є Жовті Води, де уранову руду добувають, а у них там тоже є великі запаси уранової руди. От якраз цей населений пункт, гарнізон і полк стояв там, на тому урані. І суть в чому, значить, туди приїжджала виїзна бригада з групової поліклініки гарнізону. Їздять там, як правило, педіатр, акушер-гінеколог, терапевт. Ну, вони приймають, оглядають, так сказати, і людей, і жінок приймают, і у дітей роблять. Тому от приїхала така бригада і робила планові прививки дітям. В тому числі і прививку проти натуральної оспи, тоді то було страшне. 

В.Н.: Угу.

В.К.: Але одночасно робили і інші прививки, тобто не тільки проти оспи, там всякі. Коли прийшла там мама з дитиною, зробили їй прививку протів оспи. Ні, вірніше так, прийшла робити протів оспи, медсестра бере вакцину, ампулу, а вакцини немає. Вона якійсь дитині ту вакцину ввела там замість дифтерійно-стовбнячної вона ввела. А там 10 000 доз.

В.Н.: О Боже!

В.К.: ...в тій вакцині. І вона не знає, кому ввела, розумієте? Ну, треба віддати честь, що вони то не за… вони повідомили, що сталося таке ЧП, ну хоч би мені сказали що, розумієте, я би ще якісь довідники взяв, ну що, та я отак от, в чому прибіг, в том і є - шукай, роби. Значить ми зробили, всіх на карантин посадили, кожні 3 часа…

В.Н.: Перевіряєте…

В.К.: Дітей оглядаємо. Нікому нічого не говорити, розумієте, от ви мама…

В.Н.: Та звичайно…

В.К.: А кожні 3 години вашу дитину, так сказати дивитися буде купа лікарів, все, тут і головного хірурга, сюди усіх прислали, страшне… А головний - я, начальник відділу особливо небезпечних інфекцій. І ми шукаємо ту дитину. Тут же що можна зробити, я кажу, ну, чим це може бути, я кажу, це може бути всім чим завгодно. Це може бути, так сказати, типу… енцефаліту, тобто запалення може бути. Це може бути молнієносна смерть, це може бути, так сказати, все тіло покритися цими от… все… все, що завгодно. «Что делать?» Я говорю: «Единственное, что я могу сказать, - говорю, - там было бы сейчас ввести гамма-глобулин, препарат. І єдина віра… Єсть у нас?», говорять: «Мы его никогда в жизни в глаза не видели. Давай, куда?». Я ж говорю: «Я сейчас позвоню чехам.» А у мене були тоді дуже добрі зв’язки з військовим інститутом чеської армії в Празі. Там всі завідуючі лабораторії, там всі професори, при чому міжнародного рівня. От, але по тим часам вони всі були, до них відносилися як до врагов народа, порядком… Я дзвоню в центр, гістологічну лабораторію професору, я кажу, нужно так і так… А он мені говорить: «Валентин, вчера ввели последнюю ампулу гамма -глобулина нашей лаборантке, которая допустила аварию.» Это называется авария, когда работает, там или палец проколола или еще… «Она у нас в изоляторе. Его больше нет». Ну, я говорю, как нарочно. І то неділя, воскресенье выходной день, что делать, куда еще. Я говорю, в Москве, в институте эпидемиологии есть отделение карантинных инфекций. И там всех, кто приезжают там с Африки, еще откуда-то, если есть, какие-то подозрение, то их там… «Звони! Какой выйти туда...» Я говорю: «Я не знаю…» Я говорю: « - Дайте мне связь с дежурным по центральному медицинскому управлению министерства обороны, может, я у них узнаю. – Но не говори, почему…» Я… выхожу я на дежурного по ЦМУ, начинаю тоже, [...] что так и так, вот мне нужно, ну там: «А зачем, а почему, на шо...» Ну, выпросил, дали мне телефон, дозвонился я оттуда до этого отделения. Ну, как говорится, буквально на пороге, там заведующая отделения, доктор медицинских наук, она у них… один человек там лежал, и она пришла его посмотреть, уже уходила, ее на пороге поймали. Ну, вот я ей… «Откуда Вы звоните?» Я говорю: «С ЦГВ» Она поняла, что я звоню с Центрально Африканской Республики.

В.Н.: (сміється)

В.К.: «Ой, как интересно!» Я естественно продолжаю эту игру (сміється). От такая, такая ситуация. Она говорит: «Мы с таким не имели…» Ну, что делать? Она говорит: «Я не знаю, что вам сказать, наблюдать, а там как Господь Бог. Потому что даже если [...] при таком количестве вакцины доз…» (видихає). Ну, естественно, я это сказал, они почему-то решили, что от того, что они меня отматерят, лучше будет. (сміється) Что ничего не решил, от. И вот 3 дня мы этих детей осматривали. Эти 3 дня. Заставили меня писать в центральный группе, тут же вот, приказ, инструкцию по проведению вакцинации, по всему это, я сидел там… И Вы знаете, нашелся этот ребенок, но, видимо, Господь Бог так решил, у него вот то, что ввели такую большую дозу, это его и спасло. У него в попке образовался такой как бы мешочек - холодный абсцесс. Не горячий, когда воспаление, красный, температура, а у него холодный, такой, как переливается. И вот главный хирург округа, в полном комплекте противочумной одежды... Значит, делает операцию, разрезал и оно оттуда как холодец, так (характерний звук) и выкатилось сюда, як желе и колышется. И вот это все забрали, зажило и ничего не стало. Но, естественно, что так и врачей, и медсестер их в 24 часа отак брали, хотели судить, но мы отстояли, что они не спрятали, они не скрыли, что нарушение было серьезной, да это… В общем не судили их, отправили в 24 часа, а там уж что с ними делали, там, не знаю, по тем временам это было… вот, было интересно. Ну, а оттуда… меня опять хотели на кафедру забрать. Ну, уже я не захотел.

В.Н.: (сміється) Сколько можно, да.

В.К.: Да, уже я не захотел, вот. А тут мне с Свердловска, что так и так, приходят, давай к нам… Интересно было почему, потому что к замене все готовятся за 2-3 года уже начинают ездить, везде договариваться, возить подарки там и все прочее. Я никуда не ездил, ни с кем не договаривался… И уже, когда приходит, меня хотел начальник оставить еще на продление, но, нет, 5 лет - все. И меня вызывает кадровый, значит: «Товарищ подполковник, а вы что, не собираетесь меняться?» Я говорю: « - Почему? – А почему Вы ни разу не приходили, куда вы хотите?» Я говорю: « - Так, а что. – Так все – говорит, - тут не вылезают, а вы ни разу не были». Я говорю: « – Ну… – Куда вы хотите?» Я говорю: « - Вы знаете, мне проще сказать, куда я не хочу. – Ану, это интересно, нам еще так никто не говорил» Я говорю: «Я не хочу в Одессу». Хотя это 2 часа от моего дома. «Почему?» Я говорю: « - По тому, что в Одессе нужно родится. Там свой менталитет, и все, Одесса очень трудно принимает людей. И не хочу во Львов. – Почему?» Я говорю: «А во Львове я всегда буду москаль. Там свой менталитет тоже». (сміється)

В.Н.: (сміється)

В.К.: Ладно, посмеялись. Ну, а тут свердловчане за меня взялись, давай-давай. Я с удовольствием, жена у меня с Урала, уралочка и мы поехали туда.

Я поехал на должность начальника вот этого отдела УВИ. А меня сразу поставили начальником санитарно-эпидемиологического отряда округа. Не замом, то, что я исполнял, вот, так я стал там. Тоже было интересно, это у нас была… там очень много природных очагов заболевания всяких, а мы за все отвечали. Округ громадный, тоже еще Афганистан начался, так сказать, пришлось отправлять офицеров, это было очень больно. Сам я туда поехать не мог, потому что у меня дурная привычка есть, если куда-то то я всегда первый, сначала я иду, а потом уже своих. А туда я не мог, потому что там не было должности такой как у меня… Ну, интересно было, была лучшая тыловая часть в округе, признавалась. Была и холера, и сибирская язва, и там и клещевой энцефалит, и лептоспироз, что только не было всего. Ну, а потом, вдруг, меня вызывают к телефону и говорят, что Вы назначены главным эпидемиологом Прикарпатского военного округа.

В.Н.: Какого?

В.К.: Прикарпатского.

В.Н.: Прикарпатского.

В.К.: Этого… Никто со мной на эту тему не разговаривал. А главный эпидемиолог округа, Володя Дворник, фамилия Дворник. Мы с ним в одной группе учились, и он вместо меня остался на кафедре, но сумел продержаться там 2 года и потом оттуда убежал, вот, в Свердловск, а там уже стал главным эпидемиологом. Он все время писал везде, просился на Украину… везде… он сам из-под Винницы. А тут раз, приходит, и меня сюда. Все, сдать дела и должность, через 10 дней, значит. Прибыл я сюда… тут было сначала сложно, я воевал, почему, потому что, все ходили, так на меня косились, это ж какая у него лапа, из какого-то Свердловска и сразу во Львов. Ну, меня это в бешенство приводило, […] в  Львов. А что меня больше всего здесь… мне там легко дышалось. И моим офицерам легко дышалось. Потому что там у каждого есть чувство, ну, достоинства, так. Понимаете? Там ведь человек определялся по тому, как, что он знает, что он умеет, как он служит. А тут приехал, такое впечатление, что все ходят с согнутыми спинами и все боятся, не дай Бог что-нибудь не так скажешь или что, его отправят куда-то со Львова, с Прикарпатского округа куда-то, это было вообще. И я никак, сначала я никак не мог понять… Я говорю: «Да распрямитесь вы, в конце концов, как это так может быть». Я говорю, вот там подполковники, я говорю: «Я вас 30 минут сейчас специально провоцирую, так сказать, я вас ругаю за то, к чему вы не имеете никакого отношения».

В.Н.: Угу.

В.К.: « - Когда вы скажете: «Товарищ полковник, вы что, я к этому, какое отношение..?» - Так точно, товарищ полковник, виноват». Я говорю: «Я вас хочу поднять, а вы наоборот. Я подымаю, вы […]». Меня это… меня это страшно! Вот, а потом, ну привык, сам работать, людей… Но прежде чем у людей что-то спрашивать, я всегда… надо человека научить, а потом с него спрашивать, вот и все. Трудно было, но, заработал авторитет, потом он начал работать против меня. Почему? Ну, когда служба была, округ громадный, округ очень большой и 2 раза в год проверки. И на проверки всегда там, от служб тыла, допустим, вот, автомобильная служба, дорожная служба, продовольственная служба, вещевое там служба, горючее и так далее, все вот, кто… комиссия. От медицинской службы – подполковник Крамаревский. Так, от вещевой службы – не надо, от продовольственной - не надо, вот это не надо. Этот офицер сам справится, один. Понимаете? Вошло ж, вроде бы, в нрму. С одной стороны - вроде бы, это здорово, а с другой стороны, почему я должен за кого-то работать? Это как, твой кусок работы, вот.

А потом пришел вот это вот славный 1986-й год, вот случилась вот эта беда в Чернобыле, и в штате управления медицинской службы округа главный специалист и главный хирург, главный терапевт, главный эпидемиолог, главный радиолог, главный токсиколог, вот. Но только у хирурга и терапевта оклады больше чем у меня. А у нас у троих одинаковые. Но тут случилась беда, казали все «Ура» и вперед. Кто вперед? Главный радиолог и главный токсиколог. А они сразу раз и в сторону. А меня вперед выдвинули. Значит, приказы писать по противорадиационной защите по округу, значит, я, в гарнизоны выезжать, проверять эту службу – я. А они тут, там с бумажками сидят. А через… я уже, этот самый, я не выдержал: «Подождите, совесть-то ребята имеете? Вы за что деньги-то получаете, это ваш хлеб!» Та вот, все… Ну, а потом вот это… в Чернобыле оперативной группы замена, начальник медицинской службы не справляется. Каждый день идут телеграммы командующему генералу армии Беликову и в Москву, в генштаб. Нашего генерала начали искать кого и куда на замену. А все начмедармы все в кусты, потому что у каждого начмедарма за спиной стоит дядя в Москве с лохматой рукой еще, вот. Начмеды дивизий тоже все… бегают. А я пришел, говорю, слушайте, пошлите меня. Там глаза вылезли, как так? Я говорю, подождите, там люди наши, я говорю, я по штату, по должности, я отвечаю за… я говорю, как я могу отвечать, когда я не знаю как и что, давайте я поеду. Я говорю, я наверно справлюсь не хуже, все. Ну, тут чуть… в ладоши не начали, Крамаревский сам просится. И все, меня отправили туда.

В.Н.: Это уже когда было, в каком месяце?

В.К.: Это было в июне месяце.

В.Н.: В июне…

В.К.: Значит, мы должны были 18 июня, значит, вот наша группа должна была туда полететь, вот, но мы улетели только 25-го, вот. Почему, потому что мы неделю просидели практически под дверью командующего, командующий было очень своеобразный, суровый. Он был депутатом Верховного Совета Украины, там еще все, отсутствовал и вот он должен был лично нас проинструктировать. И вот мы сидели, ждали, от. Потом он прилетел, проинструктировал нас, мы наслушались, как мы будем отвечать, как с нас будут спрашивать и по партийной линии, и по служебной, и про трибунал, про все вспоминали. И что мы такие-сякие, и что мы еще там и не были, но мы уже не справляемся, все. Вот 26-го июня я стал начальником медицинской службы III-го сектора. Что это такое. Это вот вся зона, то, что называется зоной отчуждения и не только, тогда была поделена на 3 сектора, за каждый сектор отвечал округ. Вот I-й сектор, это Киевский округ, обеспечивал полностью все. II-й сектор – Белорусский округ, III-й сектор – наш, Прикарпатский округ, вот. Но формирование было интересное, вот у нас в Прикарпатском округе были и наши части вот непосредственно округа. Потом были части из Ленинградского округа, из Прибалтийского округа, из Московского округа, с Уральского округа, с Северокавказского округа, понимаете, то есть всевозможные. А некоторые наши части были, допустим, в Киевском округе, сначала ж неразбериха там все была.

Это где-то порядка вот 13 000 человек, «партизан», как их называли, вот это за них. Ну, было очень своеобразно, почему, потому что трудно было осознать, вот именно психика, чтоб восприняла вот то, что ты видишь. Потому что было такое, как будто ты попал, вот Алиса в зазеркалье, да, вот проезжаешь населенный пункт, село, оно пустое, пусто никого нету. Вот некоторые села, вообще никого нет, это те, которые были отселены, а некоторые села были, они… вот интересно. Во-первых, люди - это только старики, женщины и старики. Молодежи не было совсем, их всех тогда вот увезли детей в лагеря этих все. А тут старики, вот они ходят с непонятным для них, что, почему, как, насколько… Некоторые села были, допустим, проволока посреди села. Вот с той стороны зараженная зона, а с этой стороны проволоки чистая зона, одни и те же люди живут. Все покрыто слоем пыли, а пыль там такая, как пудра. Вот если только машина... поняла, там почвы такие в Полесье, лёс. Если машина проехала на обочину, кругом там знаки стоят: «На обочину не съезжай!» там поливали это чтобы закрепить. То вот эта вот пыльца, она стоит, полчаса не оседает, висит в воздухе как туман. Все покрыто слоем пыли, все, природа как будто с ума сошла. Ну, во-первых, солнце печет, потому что ни одного дождя не было, дождям не разрешали выпадать, их разгоняли там далеко, вот. Солнце печет немилосердно. К вечеру из сапог пот выливаешь просто вот, все с тебя течет ручьем. Вот и груши, яблоки… Я вырос на Юге Украины, там дома фруктовые деревья, но такого я не видел, таких размеров, понимаете. Деревья разчахивались просто, все это перло как под влиянием радиации. Заезжаешь там села, едешь, там где-то куры прячутся, бегают кругом, в бурьян забираются. Кошек видел лысых… лысые снизу животы лысые… Потому что по траве ходят, шерсть вылезла. А собаки… собаки к нам ластились… вот если в военной форме, она к тебе сразу бежит и ластится. Если гражданская, она прячется, сломя голову бежит. Потому что их отстреливали и отстреливали все в гражданской одежде. Животные, они умные…

Жизнь сначала шла по какому-то фантастическому плану, варианту. Потому что беда пришла, а жили все по тем планам обычной жизни, мирной. То есть сено косить, траву косить, там радиации больше чем сена, а людей выгоняли без всяких средств защиты, без ничего, потому что план, вот.  Хлеб… Вот идет комбайн, его не видно, он идет, просто куча пыли идет, а в средине комбайна комбайнер сидит, одни очки на нем, жарко. Никаких страшных капюшонов, урожай надо собрать, а пшеница уже в рост человека. Тащат с этих могильников, потому что они только назывались могильники.  Это просто там… отводили территорию, там никаких не было специальных… это чтобы… и вываливали сначала. Вот там же ж человек приехал, вот выдали ему форму, одежду, он поработал, она все, загрязнилась, оно не отстирывается ничего, то есть ее куда, на могильник, новое все, новое. А разве деду какому-нибудь пояснишь, когда он видит чоботи солдатські, добрі, новенькі, все.

В.Н.: Себе…

В.К.: Та то мені на все життя вистачить. Мы ж таких ловили, дед 8 пар на тачке везет. Мы его забираем, он плачет. Вот, выгоняем этих самых женщин, там 1 рентген, а они косят, они плачут, нас председатель значит… Всяко было (зітхає) свадьбу видел в Вильче. В Вильче стоял наш медико-санитарный батальон, там радиологическая лаборатория, санэпидотряд, ну, это мое непосредственное все хозяйство. И вот свадьба… ну, свадьбы у нас по-всякому гуляют, иногда по нормальному, иногда по дурному, а тут свадьба, гуляли по-сумасшедшему. Такое впечатление, что они, во-первых, так сказать вот это трамбовали эту землю, что они ее хотят разбить в друзки, як кажуть, с таким остервенением, с таким выражением лица, как будто все, завтра мир кончится. Радости там не было, было жутко смотреть, как пир во время чумы, действительно. Ну, а сложность была еще какая, люди работают, люди 24 часа в сутки находятся под воздействием радиации, хоч в основном, большую часть, вывели за межі з зони. Ну, это на карте. Понимаете, вот с этой стороны - зона, а с этой стороны – нет, и тут часть стоит. Она не считается, допустим… Наш знаменитый 39-й полк хімзахисту, который здесь формировался, от Смарочинский в нем был, 9-го мая они уже там были. [...] Многие не могли вот статус получить ликвидаторы, потому что вне зоны. И когда вот это стал вопрос про эти удостоверения, про статус, не могли, во-первых, потому что сам населенный пункт вне зоны, второе, что когда первое время было не до вот этой бумажной волокиты. Нам поступает команда, 100 человек отправить туда-то, «Есть!» Срочно туда-то, работу, надо было дело делать. И потом поднимаем документы, там написано, допустим, старший лейтенант Иванов и с ним 25 человек, вот старший лейтенант Иванов есть…

В.Н.: А кто 25 человек…

В.К.: А где эти 25 человек? Их нет. А работу они выполняли, во-первых, […] это и разведка, это ж для того, чтобы ту же самую зону хотя бы условно обозначить, 30-ти километровую, нужно было провести разведку. Это выходили разведгруппы, разведдозоры, вот они идут в ночь, они отбирают пробы почвы, вот это грунт, вода, растения, все, в разных точках населенных пунктов наносят на карту. К 6 утра они должны вернуться с разведкой, доложить и эти данные уже нужно передать дальше. А этот грунт передать, допустим, передавали в Овруч. В Овруче там был тогда развернут на базе среднего танкового полка научно-исследовательский институт, передавали туда, а они оттуда самолетами отправляли туда аж… Вот дай Бог памяти, столько лет прошло, по-моему, в Семипалатинск… туда, […]. И так это каждый день эти работали. Они дышали этим. Делали, выходили на этот самый…, на… туда к реактору на работы.  Они проводили спецобработку населенных пунктов. Там Всеволод был командир взвода специальной обработки. То есть вот с машины с водой заезжают в село и начинают мыть эти хаты, дома. Это нужно вот от конька брандспойтом вымыть вот сверху до низу, все это дело смыть. Ну, если сначала помоют, замеряют, нормально вроде, завтра приезжают, там то же самое или еще больше. Потому что потянул ветерок с леса, все…

Вот, или сделал выхлоп, реактор дышал, эти искры выкидывал из себя, выхлопы делал и все. И потом оказалось, что уже некоторые дома, населенные пункты там… не по одному разу мылись, ситуация не меняется, кроме того, что уже стелі протікають. Уже там, где люди еще остались и сначала встречали как спасителей, рятувальників, […] то потом они уже чуть не с вилами кидались, что вы делаете, нам зимовать, а стеля мокра, стіни мокрі. А… то ж грунт снимают, так сказать. Сначала было на 10 см, потом по 20 вывозили, это латыши в основном занимались этим. С прибалты их полк… 2 полка было, вот. То там было сложно. Причем ситуация какая, ведь людей забирали тогда прямо как этих самых, вот рекрутов, ночью, с милицией, там приходили домой, собирали, там дети оставались… забирали там с трактора, станка и все… на месяц. Месяц прошел, ничего, а люди работают, люди истощаются, они истощаются и физически и морально. Радиация съедает силы очень быстро. Потому что первую неделю там люди ходят сначала как пьяные, глаза как будто песком насыпанные, постоянное ощущение, сохнут. Во рту сохнет, в носу сохнет, вот, постоянно мокрые, постоянно хочется пить. И так 24 часа, это не считая того, что там еще где-то тебя запихивают, куда вообще не надо было бы ходить. Люди начали изматываться. Потом ситуация, человек уехал, он не смог, его так забрали, что он не смог оставить, допустим, семье, там доверенность жене на получение денег, зарплаты. Она с детьми сидит без денег.

В.Н.: Угу.

В.К.: Ну, чисто бюрократическое все, главное и… если сначала, вот я, наверн, вот застал и такого больше никогда уже не будет, вот состояние то, что называется - патриотический подъем или даже не знаю, как назвать. Каждый простой селянин, там рабочий и так далее, он воспринимал это как личную беду, что вот беда пришла к нему в его дом, его семью. И они искренне хотели, от старались сделать, старались. Не надо было подгонять, их нужно было наоборот, придерживать, не лезь туда, нельзя туда, все… А потом время идет… работа вот эта идет, сил нет, ничего нет и никаких, так сказать, перспектив. Кроме того, что, вдруг, как гром среди ясного неба приказ министра обороны, маршала Соколова, продлить пребывание до 6 месяцев.

В.Н.: Ох…

В.К.: Все… и вот тут наступило то, что люди сломались, морально сломались, представляете… основное было, что мы отработанный материал, мы уже похоронены, мы все умрем, мы никому не нужны. И пошло… и пьянство, и самоволки, и самогубство. Я сам снимал… (пауза) Отказ на выход на работу. Ну, вот, тогда ж… это ж было отношение все-все по… законам военного времени. От если что, то ты и предатель, и дезертир, трибунал все прочее, так сказать, если партийный, то еще и по партийной линии, в общем, все-все такое. Ну, это началось, доходило до того, что отказывались выходить на работу.

А тогда, как так? 6 часов там, 7 часов уже нейкий испуг должен стоять. Остаются только повара, дневальные и все, остальные все должны работать… Ну, то мы ездили, мы это кто - это вот с оперативной группы начальник политотдела, особист, я, начальник медицинской службы, вот мы ехали в полк ночью, потому что днем на работе… попробуй [...]. Ночью, вот полк сидит. Он начинает, так сказать, сначала там политработник, там что, начинает воспитывать, особист пугать, то-то, то-то.

А люди сидят вот так, наклонилися, голову к коленям и кто там кричит, что там кричит, не поймешь. А потом гудят, Вы знаете, вот такой ууууууу, представляете. Вот, допустим, полк гражданской обороны 1800 человек, и вот 1800 человек сидит и гудит.

В.Н.: Это как протест, да…?

В.К.: Привлечь никого нельзя, ничего не видно, вот они сидят как протест и все. Ну, потом придумали в принципе, значит, начали через генштаб, начали вызывать туда непосредственно в зону представителей власти тех областей, краев, республик, откуда части. Вот допустим, латыши были, из Сталино полк, и был полк из Риги, значит, приехал военный комиссар из Сталино, из Риги, а если типа как наша область, то или председатель облисполкома или зампредседателя и военный комиссар, и вот так со всех, со всего Союза. И вот полк садим, перед ними вот эти представители. И по одному, что у тебя, какие претензии. И вот начинает, он говорит, что вот меня забрали тогда-то, у меня есть там корова, есть еще что, якщо я зараз сена не заготовлю, то мне нечем будет детей кормить. От мне то-то, тот другой – то-то, тот третий, мне нужно там ото, у меня стоит зараз полураскрытая хата, я только начал, снял этот самый… чтобы ремонт, вот и промочит, мне негде с семьей будет жить. Тот, что вот жене там не выдают деньги. И вот под запись.

Через 2 недели приехать и доложить. И вот они приезжали через 2 недели и все отчитывались, это… это была большая работа, это была серьезно и трошки людей, так сказать подняли, настроение, все. Ну, а потом стал вопрос… болеть болеют люди… силы нету, облучение, переоблучение. Ведь учет доз, кто сколько получил… не знаю, может, скажут, что я это придумаю и все. Но я до сих пор уверен, что у 90% ликвидаторов доза не соответствует тому, что они получили. Как в ту, так и в другую сторону. Потому что сначала выдавали индивидуальные дозиметры, карандаши. Ну, это было равносильно тому, что Вы возьмете обычный карандаш и будете в него заглядывать. Потому что эти дозиметры, они хранились в НЗ неизвестно сколько лет, потом, после того, как их из НЗ изъяли, они должны быть бы все перепроверены, оперированы, что не делалось. И поэтому, что они там показывали, это все неверно, вот. Потом пошли на коллективные дозы, то есть считают не то, что вот вы индивидуально получили, а считают вот на взвод, выводить среднее. А вот мы с Вами зараз сидим, разговариваем, условно, да. Вот тут, где я сижу, допустим, ну, грубо 0,5 рентгена в час уровень. А де Вы сидите – 300 рентген, потому что достаточно руку протянуть и все, а в среднем надо было считать, так сказать…

В.Н.: По 150, да?

В.К.: Это чтобы […]. Не…

В.Н.: Не… (сміється)

В.К.: В лучшем случае – 0,5 рентгена. Вот, в среднем еще считают по уровню в воздухе сколько, понимаешь, что тут у тебя под ногами, что это самое, что… что ты пьешь. Потому что α-, β-, γ-излучение, ты ж стоишь. Пищу, водаода - она ж вовнутрь попадает, непосредственно, с воздухом вовнутрь попадает непосредственно. Вот, поэтому это учет доз такой. А потом сделали еще тем же приказом Соколова дозу 25 БЭР, максимальная. Вот для работников станции до этого была годовая доза облучения дана… Они ж получали там надбавки все прочее за вредность производства, у них было 5 БЭР в год, а тут сделали 25. То есть 5 годовых доз, что это безвредно для здоровья, вот. Но, если ты получил 25 БЭР, то тебя должны немедленно, так сказать, отстранить от работы, выплатить, было постановление Совета Министров и ЦК КПСС выплатить тебе одноразовую выплату за шкоду здоровью. Где-то порядка 500 рублей, это были большие деньги, очень, по том времени. И отправить тебя на медицинское обследование, лечение там, или в санаторий, или куда. И специальные комиссии должны были провести расследование о причинах переоблучения, после которого там соответствующие командиры имели большие неприятности. А какому командиру там неприятности каждый день с утра до вечера, да еще такие дополнительные. Поэтому, допустим, если нельзя было уже, так сказать, снижать до последней возможности, человек, допустим, набрал, все равно, там 24,8, 24,9. Сколько бы там не набрал, ему просто не записывают больше.

Он продолжал находиться, выполнять обязанности, все прочее и ждать замены. А что такое замена. Чтобы заменить, допустим, вот… любого человека, это вот его прислали, допустим, с Северокавказского округа. Значит, должны были пойти соответствующие, так сказать, документы в Северокавказский округ, там должны были поймать человека, допустим, этой специальности, привести его сюда, поставить рядом, этого отправить, тот на его место. Пока замены не прибудет, менять нельзя. Ну, и пошло, люди начали болеть, а при призыве никаких медицинских комиссий никто не прохолодил, это… хотя все стояли на учете в военкоматах и должны были периодически. Не записана, допустим, у человека военно-учетная специальность в военном билете, что он, к примеру, повар, когда-то там допустим, был солдатом, прошло там 15 лет, он никогда в жизни, кроме как из тарелки у жены никогда ничего не делал, не готовил, но его тут ставят поваром. Или ставят его там бульдозеристом, ставят его туда, кем он не работал никогда, по той специальности. Записано у него, допустим, что он лаборант, а он лаборантом все эти годы не работал, значит тут он лаборант. Но вот тут тоже от, медицинское обеспечение, значит основная сила моя лечебная, диагностическая, медицинский батальон… Ну, медицинский батальон, военного времени штат. Он предназначен, в первую очередь, для оказания помощи раненым на поле боя. И та медицинская рота, она на 80% это хирурги. А что тут делать этим хирургам, мне нужны терапевты, мне нужны психологи, чтоб с людьми работать, психика у всех поехала, понимаете. Мне нужны лаборанты, а их нету. Один лаборант, все на этот самый, и тот, санитарный врач. Что он может, ему нужно кровь смотреть тысячи людей в день нужно смотреть. Потому что единственный показатель состояния здоровья, объективный, по которому можно вынести решение, это состояние крови.

Но, должен отдать должное, сказать спасибо генералу Савчуку, начальнику медицинской службы округа. Он мгновенно реагировал на все мои обращения. И вот, когда я ему сказал, что вот такая ситуация, он тут же со всех госпиталей, тогда было 15 госпиталей в округе, это была махина. Лаборанты, бригада лаборантов… бригада лаборантов, вот мои по… людей… А даже кровь забрать проблема, понимаете. Вот в 6 часов в полку, допустим, 800 человек, посчитайте, чтобы у них взять кровь, потому что в 8 они должны работать, до 8 они еще должны позавтракать. И вот мы их привозим, чтобы нам проехать, чтобы успеть, они едут через зону, дыру. Но их везде не отмечено, что они в зоне были и они работали сутками, и 90% из них не получили даже удостоверения, статуса. Хотя облучение они получили, как и все, работали. Значит, дал он мне лаборантов, эту работу мы наладили. А потом встал вопрос, когда вот начались эти буза, не только в нашей зоне, а и в тех секторах, пошла команда, значит, оперативной группы Министерства Обороны, начальство над нами которое: «Провести медицинские комиссии, создать медицинские комиссии и провести медицинское обследование всех. Всех осмотреть и вынести решение о состоянии здоровья». Я отказался это делать, по той простой причине… по двум причинам вернее. Первая причина, что я не могу доверять этой комиссии, потому что это все, вот… там всего-навсего 4 офицера штатных, а остальные все призванные «партизаны». И вот эти «партизаны» будут смотреть «партизан». Причем он на должности, допустим, терапевта, он никогда терапевтом не был, вот это все. Как я могу им верить, мы с вами друзья и все, вы будете меня смотреть, выносить решения. Какое вы можете вынести решение? Однозначно… и самое главное, они видят, что человек больной, но они не могут вынести решение, они не имеют права. Почему, потому что тут же есть приказ, тот, что перечень болезней, есть перечень болезней… Которые, так сказать, на военное время, им руководствоваться запрещено. То есть вы определяете, что человек болен, но не имеете права его больным вызнать, в перечне нету. И вот комиссии такие, вот каждый вечер была ситуация, значит, звонят оттуда, с оперативной группы: сколько человек осмотрели?» Я докладываю: «0». Он начинает, что так и так, как так, вы такой-сякой, по поводу этого самого, партбилет на стол и все прочее. Я говорю: пока не будет перечня, я этого делать не буду, все. Значит, вплоть до того, что мы вас снимаем с должности, я говорю: хорошо, снимайте, только приказ дайте. Утром звонят: продолжайте работать и так несколько раз меня «снимали» и ставили вроде бы как, вот.

Потом приходит 22 июля, приходит директива генштаба министерства обороны с перечнем болезней, которыми можно руководствоваться. И опять же, спасибо генералу Савчуку, он пошел мне навстречу и он мне присылал замначальника окружной военно-врачебной комиссии и начальников отделений или старших ординаторов всех специальностей. Я создаю 2 комиссии, одна из окружных работников, а вторая, как положено, по приказу с медицинского батальона. Значит, для чего, первая комиссия профессионалов – осмотреть всех, кто предъявил, кто предъявил хоть малейшие жалобы на здоровье. Вторая комиссия – осмотреть всех остальных, кто жалоб не предъявляет.

С тем, чтобы 100% все прошли комиссию. И мы это дело отработали, причем отработали, так сказать, очень быстро, буквально в течении, по-моему, 2-х дней и 800 человек, которые не должны тут быть… Бедный генерал Бояров, начальник оперативной группы: «Доктор, что делать?» Официально комиссия признала больным. Значит он не должен был здесь находиться еще до того, призывать его […]. Сейчас его уже определили, что он вообще не должен здесь быть и все. Их нужно убирать, а 800 человек как заменить? То есть на работы их уже отправлять нельзя. Если мы их сейчас не отправим… Я говорю: «Товарищ генерал, если Вы их сейчас не отправите, они такую бузу подымут, что это самое и все».

В.Н.: Ну, да…

В.К.: Он говорит: «Ты понимаешь, доктор, что – говорит, - меня ж погон лишат». Я говорю: «Товарищ генерал, отправлять надо». И вот он покойный… я перед ним всегда шляпу сниму. Он отправил 800 человек моего лич… не дожидаясь замены. И оправдалось его предсказание. Вместо того, чтобы дать ему генерал-лейтенанта его уволили из армии. Хотя это единственный был из всех, от у которого было, как… как заклятие, как это, все время повторял там на всех, каждый день на всех совещаниях по подведению итогов и постановке задач, он всех командиров: «Только берегите людей. Берегите людей, не пускайте их не… чтобы…» Он умер от рака. Это был человек, которых редко встретишь, вот. Ну, по крайней мере, я считаю, что что-то полезное я сделал, потому что к этим, к судьбе эти… как у них сложились судьбы у этих людей, не знаю, но я свою руку приложил к тому, чтобы их сберечь, вот этих 800 человек. (пауза)

Много там всего было, было главное, главное, что выводов-то и на сегодняшний день не сделали, не учли. И там вот, вот я рассуждаю как врач, организатор, что были нарушены основные заповеди, принципы безопасности радиационной. А, очень просто… минимальное количество людей в опасной зоне, минимальное, как можно меньше, ну… Мы минимально 600 000 подняли. Причем принцип, какой был, чем больше, тем лучше… туда. Что там, какая ситуация и так далее. Дальше, минимальное время… сутками считают вот сейчас этим бедным ребятам, вот для расчета на пенсию и так далее, всем считают 8-часовой рабочий день, с выходными, с праздничными. А выходные и праздничные были только на сон, то, что работали столько, сколько нужно. Кого обманываем? Это с выходными, праздничными были это вот золотые чернобыльцы. Вот все большие начальники, которые были, они почему-то все стремились приехать, допустим, к 9-му мая в зону. День провел выходной, праздничный – двойной, тройном, четверной заработок, все. По этому заработку, так сказать, рассчитали пенсию, за месяц. Провел 1 день. И то, не 1 день, а там несколько часов было, считается. А эти ребята… так, я, извините, уже, так сказать, это просто волнение это.

И еще самое главное - туда, вот по всем человеческим законам, по медицинским законам, туда должны были направлять людей старшего возраста. Которые выполнили основную функцию детородную. Потому что, в первую очередь, радиация бьет по молодым. А там были ребята от 18-ти лет солдаты срочной службы, вот до 45-ти. Это вот то, что называется удар по генетике, удар по генофонду. Мы еще будем долго-долго, так сказать это все… отрыжка будет идти. Вот это вот я считаю, что это… вот за это надо судить не меньше, чем за тех, которые сделали аварию. Но… тогда ж про это никто не думал. И самое главное, что вот люди пробыли, кто честно, кто по принуждению, но они были там. Там же были сумасшедшие, абсолютно сумасшедшие места, где даже представить трудно, какие там были уровни радиации. До 40 000 рентген доходило. И люди там были, а считали – мелочь. Ведь от… первое, когда пошло понятие «биороботы» – это те люди, которых посылали на чистки крышу. Ведь не было средств защиты, средства защиты это были «самопалы». Это из свинца вырезали фартуки типа вот эти рентгеновские. Делали себе памперсы из свинца, чтобы защитить… очки, респиратор, рукавицы. И вот это… со всем этим что там, просто ходить тяжело. Потому что, во-первых, съедает силы все. А тут нужно было там, 701-я отметка… Что такое 701-я, это высота 70 метров. Это где там разрушено, развалено. Это просто без лифта, вот в этом всем, когда запотевают очки, когда ты тащишь на себе все, это подняться на эти 70 метров, залезть. Дальше по команде, по свистку нужно через дырку в проломе выскочить на крышу. А там же это… все эти развалины… Пробежать, зацепить лопатой что-то, скинуть туда в реактор, а там, с этого же реактора… дышит вовсю.

В.Н.: Идет реакция…

В.К.: Льется этот… этот змий. И по свистку бежать назад. Ведь сначала были смены по 10 секунд. Я задал вопрос, а что за 10 секунд, это я сидел, разговаривал с главным инженером станции. А получилось как, что там, когда меняли, он к нам заехал в оперативную группу и разговорились случайно. Оказалось, что он из белоярки. Что такое белоярка, белоярка – Белоярская атомная станция под Свердловском. (сміється) А я со Свердловска.

В.Н.: Земляки, считай.

В.К.: И я был на этой станции. Он чуть ли не наша родня. Он очень много мне рассказал, вот это все. И вот за 10 секунд, знаете, вот пару раз лопатой, если ты сможешь. Писали 6 рентген, за 10 секунд 6 рентген, можете представить, что там было. Вот, или вот как описывают эти ребята, атомщики из группы. Вот у многих людей понятие «чистили крышу», но чистка крыши, одно дело помыть, допустим, пол в ванной кафельный, да, это чистка. Но на крыше как минимум там, так сказать, это бетонные покрытия, там толь, все залито этим самым… асфальтом и все. Вот представляете, высокая температура была, выбрасывали эти осколки при взрыве. Они впаивались туда, в этот [...] и все… И вот там огромный осколок, вот я перечитывал, да, допустим скрутка проводов, она дает фон 40 000 рентген. Ее сбросили, сбрасывали мусор. Упала соринка, вот попробуйте вот здесь Вы эту соринку, так сказать, найти. А эта соринка дает 500 рентген. Вот она микроскопическая, мельчайшая, ее всю это ж… в этом всем ее нужно оттуда найти, вычистить, иначе всю работу, что Вы сделали, всю… И вот в этих условиях эти ребята работали. А сейчас они должны доказывать, доходит до абсурда… Доходит до абсурда. Оформлять пенсию, значит по закону - ликвидаторы 1986-го года там… ну, в общем, по нашему чернобыльскому закону, есть там II-я категория, III-я категория… Вот, (зітхає) он должен представить там документы какие-то на пенсию. Или командировочное предписание с обменками, что... вот. Или населенный пункт, чтобы был указан, где он был. До абсурда доходит, что указано: «Работал на промплощадке Чернобыльской АЭС». Ему говорят: «То де? Промплощадка, а який то населений пункт?» Не указан населенный пункт, представляете. Вот ему пенсионный фонд отказывает оформлять документы, не указан населенный пункт.

В.Н.: Бюрократия наша.

В.К.: А что страшнее, что сильнее бюрократия, скажите, у нас? Ничего ведь другого нету. Вы не поверите, но у нас есть вот на сегодняшний день, это может и Смарочинский точно сказать, сколько чернобыльцев II-й категории, которые получают пенсию 942 гривны.

В.Н.: Кошмар!

В.К.: Вы не поверите. Хотя минимальная пенсия даже 1247. Это вот ликвидаторы 1986-го года. Этот тот вот пацан 18-летний, который служил и все. Потому что у него заработка не было, ему там 3 рубля платили и все, который больше ничего.

В.Н.: Срочник…

В.К.: С чего заработок считать? Ему считают минимальную. Причем тут идет тоже сплошной обман. И на сегодняшний день они, эти люди до сих пор страдают. Просто я вот после Чернобыля, когда приехал, я очень сильно болел. Потому что по состоянию здоровья я не должен был там находиться, я был… Это был 1986-й год, а у меня язвенная болезнь с 1963-го года то есть… Ну, я там пробыл, когда я поехал… то у меня было такое обострение, такое воспаление, что я месяц лежал в реанимации, вот. Ну, по тем временам еще хорошо, что я занимал такую должность и все то… некоторые лекарства, допустим из ГДР, тогда вот эти вот там доставали. Я месяц, когда пролежал, консилиумы были, лежал один в палате. И потом пришел главный радиолог и говорит: «Так, Валя, живи. Рака у тебя нет». Это было такое воспаление, что у меня пища не проходила. У меня просвет для прохождения пищи был где-то в пределах 4-х миллиметров. То есть для того, чтобы посмотреть там, мне привозили из детской больницы нашей, эти детские, наши не проходили, у нас 7-8 диаметр, а там 4, только тем могли меня посмотреть. Ну, и потом встал вопрос, что я должен… питание организовано было, должно быть организовано, так сказать, 6 раз прием пищи в день. А что такое главный эпидемиолог, моя работа в войсках, полигоны, учебные центры. 180 дней командировки в году, вот. Ну и я посмотрел и что я… или я ноги протяну, или надо уходить. Я написал рапорт, что прошу перевести меня на должность, организованного рабочего дня, все. Был большой скандал, что я ж был назначен на должность приказом замминистра обороны. И тут это… должность мне не могли найти. Отправляли меня в Москву, в госпиталь Бурденко, что там вас полечат и все. Я говорю, я не поеду, потому что оттуда я выйду гражданским человеком, с госпиталя, это однозначно, даже сомнений нет. И пошел я начальником цикла на военную кафедру, в мединститут. Ну, это было большое понижение для меня и большая потеря в окладе. Сразу потерял 80 рублей.

А тогда это было серьезно все. И там уже вот на кафедре я столкнулся со студентами, которые вот из названных территорий и так далее. И поскольку для меня это был вопрос такой, болезненный и больной, они начали ко мне приходить, обращаться за помощью. Ну, а потом создалась вот в 1991-м году вот «Союз Чернобыль», так получилось, что я оказался нужен. И вот с 1991-го года я до 2006-го или 2007-го года, так сказать, это был второй мой родной дом. Я здесь работал врачом-консультантом и заместителем головы…

В.Н.: Даже врачом-консультантом? Принимали людей, да?

В.К.: Да то… все… у нас всеми организационными хозяйственными вопросами занимался Всеволод, а все вопросы работы с людьми, это были мои, по всем вопросам. И вот это вот то, что, так сказать, и учет, и анализ, и все - это начиналось все с нуля, вот. Начали в 1991-м году, я начал знакомиться с документами, я еще в форме был, еще служил. Считаю, что были выделены деньги на облздрав для создания центра чернобыльского. А его нету…

В.Н.: Именно во Львове, в Прикарпатском…

В.К.: Ну не, ну не только оно, во всех областях, вот. Я пошел в облздрав, представился ж, так и так, от «Союза Чернобыль», говорю, вот… А где, деньги выделены, где… А мы решили, что, значит, нам центр не нужен, мы вот, у нас 10 коек в областной больнице в провпатологии чернобыльской, 10 коек в неврологии, 10 коек в гастроэнтерологии и все-все, все расписали, деньги ушли. Я говорю, хорошо, а тогда ж было, что обязательно должно быть и палаты, и дополнительное питание и все бесплатное это лечение. И я пошел по отделениям. (сміється) Доходило до истерик, потому что приходил, заведующая отделения от меня узнавала, что оказывается… «А как, у нас вот чернобыльцы все, мы тут… вы что». Я знаю, что вы им не отказываете, но они не должны лежать в общей палате со всеми. Я говорю: «Где вот так… покажите мне, где отдельные палаты или палаты вот на 10 человек. Покажите мне, что они получают дополнительное питание в соответствии с законом, все… - Та мы ж им все даем». И так вот я пошел, ничего нет. Вот начали мы тогда тут, так сказать, это закручивать, крутить бузу. Это не просто все шло… и онкоцентр там, чернобыльцы платили, потом стали бесплатно их там лечить в онкоцентре. И пульмоцентры, вот. И начали мы добиваться все-таки, чтобы этот радиационный центр был создан. Мы добились, что у нас есть теперь вот это диспансер радиационного захисту населення, очень даже не плохой. И это без ложной скромности я должен сказать, что это вот только благодаря «Союзу Чернобыль» этот центр создали. Потому что сначала его были создали на базе поликлиники домостроительного комбината, там было. Потом домостроительный комбинат решил оттуда чернобыльцев убрать, пол здания отдали под оздоровительный центр, там сауны и так далее, все. А это выселить. И вот мы добивались выкупить. Мы и областную раду поднимали, и міськраду поднимали, и устраивали тут акции всевозможные. Сложно, но выкупили, сделали и создали центр радиационный, нормальный. Чернобыльцы... есть у нас сейчас, для чернобыльцев отделение на базе 4-й городской больницы, оно так и называется «Чернобыльское отделение».

В.Н.: Угу.

В.К.: Мы лечим… плюс – вот это диспансер, плюс - есть чернобыльские койки в госпитале ветеранов войны и репрессированных, вот там неврологическое и […] отделение, это только сказать отделение. Ну, и так вот везде это… в общем в районе принимают чернобыльцев. Ну, а мне еще пришлось принять участие, вот, когда были созданы комиссии по установлению причинной связи заболеваний, инвалидности и смерти с Чернобылем - было 2 вида комиссий. Были комиссии для вот этих, эвакуированных переселенных пострадавших (потерпілих) и были комиссии для ликвидаторов. Ну, вот я в этой комиссии ликвидаторов, я почти, считайте, 15 лет был членом этой комиссии. Хотя там по положению не больше 2-х лет можно быть. Но меня постоянно, значит, министерство утверждало, я был членом этой комиссии, вот. Уже там единственный чернобылец и воевал за чернобыльцев. А это комиссия региональная, она на 7 областей. Сюда все ребята… в Киеве меня ловили, сюда приезжали, все вот тут я… разбирался, консультировал, мы собирали. Еще была такая, что, вот допустим, по Львову мы собирали врачей со всех поликлиник, которые были чернобыльцами. И вот я с ними проводил занятия. Я им рассказывал положение дел, о состоянии заболеваемости, потому что, чтобы терапевт или невропатолог не только свои нервические болезни видел, патологии, а вообще понимал, в принципе, что. Старался подсунуть им литературу.

В.Н.: Угу.

В.К.: И практически этих врачей, я их направлял на то, чтобы они понимали чернобыльцев в плане медицинской экспертизы. Дело в том, что вот… эта медицинская комиссия, медико-экспертная комиссия, МСЭК – медико-социальная экспертная комиссия, которая устанавливает инвалидность чернобыльской. Они хоть в системе здравоохранение, но с практической медициной они очень трудно сходятся. Потому что у них совершенно разные цели, разные понятия. Вот врач видит больного и говорит: как, что, да вы ж инвалид, вам не меньше II-й группы надо. А он приходит на комиссию, а комиссия смотрит по своим критериям, да там на III-ю группу не тянет. Почему? Потому что тот врач, который искренне считал, что там II-я группа должна быть, он должен был все это отразить в медицинских документах, которые идут на комиссию вместе с больным. А там этого ничего нет, у него разные вот понимания… вот я им рассказывал, что вот так и так, что если вы этому больному вот не укажите то-то, не обратите на это, это, комиссия та, она при всем желании…

В.Н.: Не примет…

В.К.: Она не имеет права исправить хоть 1 букву, хоть одно слово! Вот то, что вы написали – вот, так и все видят, что вот вы написали, допустим, что там, ну на III-ю группу, комиссия видит, что там II-я группа должна быть, но она не имеет права исправить. Человек страдает… или комиссия видит, что вы написали на I-ю группу, а там III-ей нету. Вот я с ними такие занятия проводил и все, потому что я кроме того, что там по экспертизе, что это пов'язано с Чернобылем, я еще, меня ввели в состав 1-й областной МСЭК по определению инвалидности. Я вот уже 25 лет… в этом году исполнилось члену этой комиссии. Вот, когда чернобыльцев рассматриваю как эксперт, то я там присутствую и все чернобыльцы, так сказать, вот, я за них воюю, за этих чернобыльцев. Ну, это тоже очень тяжелая работа, сложная. Потому что, если первую комиссию взять по связи, там та комиссия, вот, ну такой порядок, она работает по чисто чиновничьему, бюрократическому принципу. Они только по бумагам оценивают человека. Вот человек должен представить бумаги. И вот если, допустим, взять ликвидатора 1986-го года, вот в соответствии с приказами министерства здравоохранения, с положением, с перечнем болезней, он должен представить медицинские документы, вот слушайте… Из которых видно, что первые ростки заболевания были посажены в первые 5 лет по выходу из зоны. То есть, если 1986-й - 1991-й, то есть условно эта семечка там, а дерево росло-росло и сейчас только привело к этому. То есть он обращался за медицинской помощью, амбулаторно, лечился стационарно и так далее, выписки представляет. И потом, за все последующие годы медицинские документы, что вот это вот росло-росло и выросло.

В.Н.: Угу.

В.К.: А возьмите, молодые люди, многие из них вообще не предъявляли жалоб, потому что ему нужно работать. Он не предъявлял жалоб, потому что он, ну, не хотел в семье показывать, что он… молодые семьи рушились. Ведь сколько было все… извините, неблагополучно, это не очень хорошо сказывалось на состояние здоровья, на потенцию и все прочее, понимаете. Здоровые дети, сколько семей, вот… Значит, чтобы с работы уволили… не брали на работу, если больной. И люди это все дело скрывали просто, переносили на ногах. А тут вдруг, вот когда это все сошлось в кучу, что уже и работать не можешь, и жить трудно, и не на что. А оказывается - у тебя бумаг нет, и комиссия не имеет права тебя… вот. Ведь без срока давности… сразу…

В.Н.: Сведений нет…

В.К.: Сразу повязывают с Чернобылем только одну болезнь – рак.

В.Н.: И все…

В.К.: И усе! И вот с… там сколько было, что я вот этим людям помогал, так сказать, разыскивать документы, все. Я помню, приехала комиссия с Киева, еще Готовческ был министром, с министерства. И приехала там заведующая отделом, я ее называл «Эллочка-Людоедка», она грозилась на меня в суд подать. Да!

В.Н.: (сміється) За что?

В.К.: На комиссии, на этой, на экспертной. Она, значит, приехала инспектировать, почему комиссия повязывает многим незаконно. И вот случай этот помню. Водитель… бетоновоза… на связь. И она категорически против. «Какое отношение он к радиации имел, он водитель, отсидел в кабине, закрытой и все». Я говорю: «Подождите, стоп!» Я говорю: «Вы эти бетоновозы видели? Он куда возил этот бетон? Отвозил бетон непосредственно под стены реактора». Когда бетоновоз проходил по дороге, вот, то за ними, сразу, когда замеряли, уровень радиации подскакивал в десятки раз. «- И вы говорите, что он… что он дышал этой пылью. – Нет, он…» и все. Я вот с ней как сцепился, она: «Много вы понимаете». Я говорю: «Вы знаете, - я говорю, - вы Эллочка-Людоедка». Я говорю: «Вы ни хрена не понимаете! Я был в форме!». «Как вы со мной разговариваете? Я на вас…» Я говорю: «Я вот так и разговариваю. Потому что я там был и столько, сколько эти хлопцы хапнули.» Я говорю: «Он приезжал туда и, еще особенно в первое время, он приехал, куда вываливать, никто не знает. Он начинает, вылезает, а куда туда, а куда туда?» Понимаете, и все… это. Там же первое время Чернобыль… Вы не представляете, какое там рвение было. И вот они там это бедные эти, крутятся, лазят, тут лазят, тут передавили шланги, там вода бьет, там это самое. Бетонных, 2 бетонных завода бетон качают по этим трубам, значит трубы передавили. И вот все… И нет, и нет… И вот мы тогда сцепились. А потом оказалось, что вот с того же самого министерства где-то человек, по-моему, до полусотни лжеликвидаторов, они себе удостоверения поделали, вот эти вот все…

В.Н.: Угу.

В.К.: В том числе эта Эллочка… которую назвал там по тем… Ведь доходило и до абсурда, полковник, летчик, вертолетчик, афганец, здесь вот это колпак на этот самый реактор тот ставили, летали. Ему орден Красной Звезды вручили прямо там, возле станции в 1986-м году ему в августе, по-моему, этот орден. И вдруг, когда перерегистрация посвідчень этих, вот, сначала ж были советские удостоверения, а потом же были созданы комиссии и я был бессменным членом этой комиссии при областной администрации. Все с чернобыльцами, которые, считайте, прошли, ликвидаторы через мои руки. И ему не… посвідчень не выдают. А почему? Он вертолетчик, он летал над зоной, а нужно указать населенный пункт в зоне, где он сидел. А то, что он над реактором летал, а то, что он песок сбрасывал, что… нет. И у нас, я не помню, что было в Киеве, или конференция или что… и подошел ко мне этот… глава Самборской районной организации, это где как раз это, вертолетчики эти… Говорит: «Валентин Александрович, зайдите с нами, вот мы с Карповым идем к этому председателю этой…» Вернее к секретарю этой спорной комиссии. По поводу этого мы пошли. Мы заходим, сидит там полковник бывший. И тут же подполковник Карпов и я полковник в гражданке. Ну, и этот, что так и так… а… «А ты там не был». Он: «Как?» Тот начинает говорить, что вот у нас полетный лист, что вот зона взлета, зона посадки, все… «Нет, ты там не был, то все…» Ну, я уже тут не выдержал. Я говорю: «Подождите, а почему…» Я говорю: « - Вы знаете, что такое полетный лист? Что туда, кого туда заносят и что. Там ставится задание и все… - А, все!» Я говорю: « - А что Вы так разговариваете. – А много ты понимаешь». Я говорю: « - Да, понимаю, по крайней мере. - Сразу видно, что ты там не был». Я говорю: «Да нет, - говорю, - ошибаешься, я-то там был, - я говорю, - а вот был ли ты, это... это вот уже сомнения». Я уже тоже пошел на это… Он: «Да я сейчас с тобой разберусь». Я говорю: «Ну, хорошо, разберемся». Я говорю: «Какое ты имеешь право, - я говорю, - ты почитай, возьми его орденскую книжку, что написано в орденской книжке: «За героизм, проявленный при ликвидации… что то, это самое, вот… выполнение заданий на Чернобыльской АЭС». Я говорю: «В орденской книжке написано, председатель президиума Верховного Совета и все».

В.Н.: Угу.

В.К.: Я говорю: «Где ты еще такое видел? И ты говоришь, что он там не был, что ему этот орден дали в этом… в 1986-м году возле станции за просто так?» Ну, потом оказалось, что он… сам уже ликвидатор (сміється) этот полковник. Они все, которые жулики, то они больше всех… То я еще и в той комиссии был, и до сих пор еще членом этой комиссии у нас, спорная комиссия по этим атомщикам, вот, ядерщикам, вот. Я зампредседатель этой комиссии, вот. Так что это, спать не дают, ребята звонят и днем, и ночью. Но это уже мое, оно прикипело к сердцу, в эту комиссию я так и хожу, вот… по инвалидности до сих пор. А с той уже - экспертной, по связи, я ушел, говорю, мне это… устал от этого, перипетий, вот, от этих паперових… причем, міняються ж порядки. Раньше было как, нужно было сначала получить связь, что заболевание связано, а потом уже идти…

В.Н.: Инвалидность брать…

В.К.: То если тебе по этому заболевание, которое повязано дают группу, то, тогда уже ты получаешь инвалидность I-й категории. А сейчас наоборот, сначала ты должен получить инвалидность, а потом идти на ту комиссию, якшо они тебе повяжут этой инвалидности заболевание, тогда вот это, так сказать, снова возвращаешься, тебе… Много, много нюансов, много очень обиженных, потому что эти пенсии, ведь, не по закону платят, а по понятиям. Я всем говорю, что мы живем не по законам, а по понятиям, вот. Сколько 900 гривен пенсия, я говорю, ну, это II-я категория, они ж вообще ничего не имеют. III-я та вообще ничего не имеет категория, ни льгот, ничего, вот. С лекарствами, вот я, сколько я ж… инвалид II-й группы, я… 2 онкооперации перенес, 27 пушек этих, облучений. Вот в прошлом году… вот я каждый месяц покупал эти таблетки, которые мне нужны, я ни разу еще не получил ни одной таблетки бесплатно. Потому что это… хождение по мукам, по всем, я просто шел и покупал за свои деньги.

В.Н.: Потому, что так проще.

В.К.: Вот у меня одна упаковка, было, стоила, доходила до 1700 гривен. А мне ее хватало на 21 день, то есть мне еще и на месяц не хватало. Еще тут проблема иногда где купить, где достать, как от у нас зараз, от ми з Росії не будем принципово брати ліки, не будемо. У нас їх немає, а в них принципово… Вчера этот… наш Супрун, министр с гордостью заявила, что аж 15 доз вакцины…

В.Н.: Против ботулизма…

В.К.: Против ботулизма, да… и чем министр хвастается – 15 доз получили, понимаете, по гуманитарке. Но там мы брати не будемо. Что это такое? Это не геноцид? Пусть люди умирают, но мы по политическим мотивам, мы не будем брать лекарства. Я этого не понимаю. Просто не понимаю, ни как человек, ни как врач. (зітхає) Так что, ну… веселая жизнь, извините, я много наговорил лишнего.

В.Н.: Не… лишнего Вы ничего не сказали…

В.К.: … и все… Дело в том, что тут… дело в том, что, ну, это когда-то, это огромный кусок моей жизни… и тут все рассказать нельзя.

В.Н.: А можно вопрос?

В.К.: И все… […] нельзя…

В.Н.: Можно вот чуть-чуть вернемся к чернобыльским событиям.

В.К.: Да, конечно…

В.Н.: Вот первое, вот когда Вы узнали о Чернобыльской, об аварии на атомной станции, вот Вы как врач, вот в то время Вы понимали вот всю вот эту опасность? Вам объясняли или вот как вот… когда Вы поехали, в зоне, Вам объясняли, как Вы должны защищаться, предохранятся от радиации? 

В.К.: Хм… вопрос конечно интересный. Ну, узнал я очень просто, я был в отпуске, потому что по своей должности у меня было право выбора отпуска: или апрель или октябрь. (сміється) Я был в отпуске, я был дома. И когда по радио сказали, что вот это случилось, то я был там. Вот так я узнал, естественно, что отпуск был сокращен, я приехал сюда, и началась вот эта вот эпопея. Понимал ли я, что это такое? Честно говоря, нет. И я такой был не один, потому что большинство не понимали, о чем идет речь, что это такое. Мы понимали, что это случилось что-то страшное, но конкретно, что и как, не побывав там и не увидев, представить было невозможно. Потому что случилось то, чего быть, в принципе, не должно было быть, вот. Дальше, по мерам безопасности, по тому… ну, все-таки я закончил медицинский институт, я закончил командный факультет академии. И изучали мы вопросы радиационной защиты в атомной войне. Но это не атомная война, понимаете, здесь не было ядерного взрыва, вот. Потому что есть такое понятие, как фактор ядерного взрыва, ударная волна, самый основной поражающий фактор, его здесь не было, вот. Там радиоактивное излучение да, было, проникающая радиация – было. Вот, когда вокруг тебя это мирный атом тебя со всех сторон грызет, который ты не видишь, не пощупаешь, ничего. Это совсем другое, и меры защиты. А мы шли, вот допустим выявить, отправлены туда […] вот эти «партизаны», это ведь они были мобилизованы. То есть каждая часть, воинская, была… и она, у нее по мобилизационным этим законам, она имела часть двойника. То есть запас, чтобы в случае войны, в зоне там установленного срока она призывает столько-то человек, их одевают, обувают, обеспечивают техникой и все, сажают и получается новая часть такая же.

В.Н.: Угу.

В.К.: Вот это было сделано. Но, ведь это ехали на войну. Танки здесь не нужны, пушки здесь тоже не нужны, понимаете, даже я говорю, вот если взять медицинский формалии, которые говорю: они были рассчитаны на работу на поле боя и на оказание помощи раненым. А не… речь… Война – речь очень жестокая, ведь на войне, если бы произошел вот этот ядерный взрыв, то в первую очередь на ликвидацию, там или еще что-нибудь, туда послали бы вот тех, кто наиболее обучены. Тех, кто наиболее обучены их бы послали туда в очаг, что бы они хоть что-то сделали и вот там бы остались такими. Там жалеть некого. Там жалеть нужно тех… и даже есть такое понятие как «медицинская сортировка раненых», что в первую очередь там оказывают первую… надо восстановить легкораненых.

В.Н.: А потом.

В.К.: А тех, которые тут лежат там тяжелые ранения груди и так далее, он подождет. Потому что пока будут оказывать помощь этому тяжелораненому, отяжелеют и помрут, допустим, 5 или 10 легко или среднераненых. Жестокая военная медицина, и военная… это война, это очень жестокая вещь. И поэтому, когда мы шли, без… первоначально были выданы первым средства защиты, общевойсковые защитные костюмы, которые вот от радиации. От химического оружия и все… Это все прорезиненное все, Вы представляете, жара 40° в этой прорезиненной ткани там находить. То есть люди коростой покрывались буквально, когда там уже… их потом все убрали этих, потому что у них работать невозможно, действительно покрывались коростой люди. И выходит… и получилось, что единственное средство защиты, это вот респираторы вот эти. И вот эти респираторы положено менять каждый день. А их выдали и до конца, сколько там пробудешь. Эти респираторы из зеленых становились вот такими оранжевыми, они прилипали, уже их надо было отдирать от лица. Вот Вам, так сказать, реакция, то есть всему приходилось учиться и приспосабливаться на ходу, практически. Не было… мы же когда вернулись оттуда, то тут же, так сказать, по команде сверху из генштаба засадили за стол, ручку и мы сидели писали секретные отчеты…

В.Н.: О состоянии…

В.К.: О том, что там было, как… со своими соображениями, предложениями, чтобы нужно, что как нужно… вот это вот сидели и писали…

В.Н.: На Москву отправляли?

В.К.: Да. И когда приехал с ЦВМУ сюда была комиссия, и там помню полковником : «Валентин Александрович, когда, - говорит, - я открыл отчет вот этот справ… доклад Прикарпатского округа, - он говорит, - я не знал, что вы здесь. Но когда я стал читать, да что такое, мне – говорит, - этот стих знакомый очень, - говорит, - это, - говорит, - очень похоже на Крама… Потом читаю: Полковник Крамаревский ». (сміється)

В.Н.: (сміється) Узнал.

В.К.: Узнал. Вот, говорит: «Ваш – говорит, - отчет, там больше всех, так сказать, вот, научному отделу понравился». Я говорю: «Хорошо, мне очень приятно это было слышать». Я говорю: «Мне было тяжело там работать, потому что там не было тех специалистов, которые были мне нужны ».

В.Н.: Что бы понять или что…?

В.К.: Вот… там получалось, допустим, что вот должен сидеть смотреть в микроскоп офицер, у которого один глаз. Ну, хорошо, что не закрывать (сміється) не надо второй. Но он до этого никогда в этот микроскоп не заглядывал. А потом если он все… вот так что… все приходилось там буквально на ходу. И вот уже сколько лет прошло, все умны задним числом, а сколько сейчас всяких специалистов, политиков. И то не так делали, и то не надо было вообще делать. Тебе легко сказать, это легко сказать…

В.Н.: Да.

В.К.: А отец такой умный был бы тогда, то тебя бы и на свете не было ведь совсем. Мне вот… мне главный инженер станции вот этот, рядом с которым, он мне рассказал такую вещь, о которой я понятия не имел, я не слышал… вот тогда вот о барботере. Что оказывается, под реактором был бассейн, водное пространство. И чем Чернобыльская атомная станция отличалась от всех остальных. В то время, если Вы помните, Советский Союз в одностороннем порядке отказался от испытаний ядерного оружия на земле, под водой и в воздухе, отказался. И по американцам и всем этим… и не испытывал ядерное оружие. В Семипалатинске полигон пустовал, Новая Земля пустовала. А для чего проводились ядерные взрывы? Во время этих ядерных испытаний вырабатывался боевой плутоний, из которых делаются атомные бомбы, во время. А мы отказались. Но ведь атомное оружие накапливалось, нужно было… холодная война была в разгаре. Так вот Чернобыльская атомная станция в мирное время без ядерных испытаний вырабатывала этот плутоний… боевой. И вот эти вот ТВЭЛы были отработаны и все… система была так, что, когда это, их опускали в это, в водный бассейн. Они там какое-то время выдерживались, находились, потом их оттуда доставали и там уже дальше все… То есть можно было без ядерных испытаний нарабатывать боевое, плутоний, оружие. Вот чем эта станция дорога, она уникальная. Но случился взрыв, которые не предполагали, мощный. Ведь эта 2 000 тонная крышка, которая была на этом, ее сбросило с этого, и вот этот выброс пошел. И тогда было принято решение, чтобы… там же и пожар продолжался вот это вот и… и ведь эта реакция идет с выделением теплоты. И тогда было принято решение учеными, академиками, а не трепачами сегодняшними, что попытаться заглушить станцию. И туда в этот, в жерло этого вулкана сбрасывали сначала свинец, он же плавится быстро. Свинец, бор, песок еще там… вот это там где-то… По-моему до 5 000 тонн в общей сложности, это же вес. А процесс ведь идет, температура там 1000°, раскаленное дно. И возникла реальная опасность, что под этим весом реактор может просесть. И тогда вот это раскаленное днище реактора, где тоже целый клубок подлостей… Закон подлости есть такой… что где-то за 2 или за 3 недели до аварии в этот реактор загрузили топливо – 180 тонн урана.

В.Н.: Что как раз заполнены полностью…

В.К.: И основная масса этого урана осталась там, до сих пор. И что если это вот просядет раскаленное днище туда в воду, то, что произойдет. На раскаленную кастрюлю брызнете водой, что будет?

В.Н.: Водородный…

В.К.: Пшш… и все сразу. И что произойдет – взрыв! Но уже не паровой как вот тут, а уже может произойти взрыв такой силы, что создастся уже термоядерная реакция, уже будет атомный взрыв. Сработают вот эти вот 180 тонн, значит, и тогда это будет 1000 Хиросим сразу. То есть Европы не будет как таковой вообще на карте. Это будет зона 30-ти километровая, все выгорит. И это опасность была реальная. И было принято решение: 1-е – откачать воду. А во… ну, просто ж откачать эту воду, пустоту оставить тоже нельзя. Это не просто, это ж в условиях высоких доз, сверхвысоких доз работать, откачать оттуда воду и заполнить этот резервуар, бетоном… подушку бетонную создать. И вот эту работу работали, делали шахтеры. На сегодняшний день сказали, что эта работа, которую делали, она вообще пустая, она не нужна была, вообще не нужна. А люди вручную работали сотнями. Прямо тут вот, под реактором. Это работали наши буровики, вот тут у нас, под Львовом есть город Борислав.

Там вот эти буровики, которые и на севере работали, все буровые… и этот самый… вот они там бурили эти скважины, откачивали эту воду, там минимально была вода 40 рентген, по колено в этой воде ходили. Не знаю, насколько, правда, но думаю - правда, потому что легенд много. Что один майор… нужно было нырнуть в этот бассейн и закрыть там какой-то кран, по которому продолжала поступать в бассейн вода. Вот он туда нырнул. Дальнейшая судьба его неизвестна. Потому что там минимум, минимально там было 40 рентген эта вода, минимум. И вот когда заполнили этот резервуар бетоном, вот тогда первый раз вздохнули с облегчением. Что не будет… это было где-то, по-моему, числа 17-го мая…

В.Н.: Мая?

В.К.: Вот, это была проведена колоссальная работа… это вот то, что мне рассказал вот этот главный инженер. Кто с этим сталкивался, кто про это думал. И хотя вот сейчас кричат, что там, и то не сделали, и то не так сделали… Да эта Европа должна нам колени целовать, что ее спасли, не было бы… не существовала бы она. Эти политики, которые сегодня вон там штаны протирают и воруют напропалую со страшной силой… не были в живых, они просто не родились еще, большинство из них, возраста такой. Не было бы их.

В.Н.: Понятно… А скажите, пожалуйста, вот еще такой вопрос, Вы туда приехали, где Вас поселили?

В.К.: Где нас поселили? Оперативная группа… Когда я приехал, оперативная группа стояла в Диброве, село Диброва. Это на границе с 30-ти километровой зоной, потому что тут стоял санитарный, вернее стоял этот… пункт специальной обработки. Стоял так сказать, ну, пропускной пункт, выезд… на выезд в зону, вот. Это село, кстати сказать, было перегорожено наполовину колючей проволокой. Значит, с той стороны зона, с этой стороны уже не зона 30-ти километровая. Это было здание школы, 2-этажное здание школы, школа хозтоваров… вот здесь разместили оперативную группу.

В.Н.: Вы там и спали, и работали, и ели?

В.К.: Все здесь, все здесь, я говорю, ну это… спали, работали, ели. Мы работали, здесь непосредственно работал […] оперативная группа «Смена». Это где-то порядка 20 офицеров, которые сидели сутками и принимали, так сказать, вот эту всю информацию, обрабатывали, делали и все остальное. И плюс еще они же выезжали в войска и на постановку задачи, и на контроль и все прочее…

В.Н.: Вы выезжали?

В.К.: Да, да… я каждый день с утра до вечера, так сказать, носился по зоне, потому что, допустим, я… Сообщают, что вот в такой-то, в таком-то подразделение там плохая кровь у такого-то. Значит его разыскать. Где он – никто не знает. Примерно там. Кто его будет искать? Значит я на машине и вперед. И хожу там ищу его, разыскиваю, где он есть, этот солдатик, чтобы его забрать. Потому что его нужно срочно забрать и эвакуировать. Вот поэтому… вот когда я попал в эту комиссию по выдаче удостоверений по обмену, мне было очень легко и все… Там все остальные ж не чернобыльцы были, а я чернобылец. А тогда было в соответствии с положением, для того, чтобы вот это подтвердить, там было вот это, надо было представить предписание командировочное с отметками там… или, допустим, выписку из оплаты… зарплаты с кратностью. Потому что, в зависимости от того, где пребывал в зоне, там были зоны опасности. 3, 2, 1… Если зона опасности – 3, значит, там в 5-кратном размере оплата, 4-кратном, 3-кратном, 2-кратном, это все, вот. И там 5-м пунктом было «и другое». То есть можно было… тогда было сначала еще по следу, что вот допустим, вы нашли там, кто подтверждает свидетелей, что вы были. Но это такой скользкий, потому что за рюмкой, за пивом покупали, договаривались, все… потом отменили. То когда вот этот вот момент «и прочие документы», вот тут, так сказать, я уже был на коне. Потому что они сидят и все, вот человек предъявляет, что я вот был там-то, для них это пустое место. Ну, вот элементарно, сначала вывозили скот, первые дни, там с ферм и все прочее. Человек говорит, что был. Где был? «А я – говорит, - знаю. Я на ферму… на хферму приїхав, мені скот загрузили, я повіз його. Я навіть не знаю, як це село називається, а…» Я говорю: «Подожди. А что за ферма такая?» Я говорю: « - А скажи, от, от на ферму заїжджаєш, що перше бачиш? - Я не знаю, как сказать. А там – каже, - стоїть здоровенний бик… (сміється) от с такими т…» Я говорю: «Был он там.» Потому, что сам там не был, и никогда бы этого быка не видел. Племенной бык стоит этот самый, ну типа… памятника. (сміється) Или от туда заезжаешь, что слева, что справа… вот… и что… все. И вот таких много было, там хлопцы потом ходили: понимаете, у хлопца грамота, подписанная этим самым, начальником станции – нет, они не признают ему. И вот таких очень много тогда было, вот за них… ну, приходилось просто воевать. И есть многие, что там пишут, я прямо на этом писал красными чернилами, красной ручкой, что лично підтверджую, був! И вот сейчас только подымают, значит, единственный, кто писал, вот это я писал. Я говорю: «Я за них отвечаю головой, что этот человек был». Это ж было 2 перерегистрации, сначала 1-я, а потом была 2-я. Не дури нет пределов…

В.Н.: А вот этот вот то, что кровь брали, э, ну, проверяли, да?

В.К.: Угу.

В.Н.: Проверяли как на месте, так и отправляли куда-то в Киев?

В.Н.: А вот этот вот то, что кровь брали, ну, проверяли, да?

В.К.: Угу.

В.Н.: Проверяли как на месте, так и отправляли куда-то в Киев?

В.К.: Нет… на месте, на месте… Что, ну это…

В.Н.: Нет, только на месте, да. И то есть выявляли вот что плохие анализы, отправляли в госпиталь человека?

В.К.: Да, да… да, да, да… Это было единственное, ну… в медсанбате я не разрешал оставлять, то что медсанбат состоит на той же грязной территории. Значит, отправляли в ближайший госпиталь. Ну, это единственный объективный показатель был контроля за здоровьем, потому, что доза это чепуха, они не этот самый… все, а тут…

В.Н.: А много таких плохих анализов именно по крови было…

В.К.: Да, было, много.

В.Н.: А вот еще такой вопрос, вот Вы когда вернулись из зоны, ну Вы с… говорили что Вы сразу очень тяжело болели…

В.К.: Да…

В.Н.: Да, в больнице лежали. Как вообще к Вашей вот этой командировке именно в Чернобыль отнеслась Ваша семья, окружение Ваше? И вот было ли какое-то к Вам особое отношение как к человеку, который был в Чернобыле. Который был в этой загрязненной зоне? 

В.К.: Вопрос конечно интересный… Дело в том, что моя семья не знала, что я был в Чернобыле.

В.Н.: Не знали даже.

В.К.: Нет. У меня семья тогда была еще в Свердловске.

В.Н.: А, еще не переехали во Львов?

В.К.: Да, и они не знали, вот. Дело в том, что, когда я был в зоне, ну, они привыкли, что я все время в командировках, все. А когда я был в зоне, я тогда впервые в руках подержал телефон, связь спутниковую. И я звонил так… тогда ж мобилок не было, а по межгороду было тогда дозвонится, помните какие очереди стояли, все. А тут я сразу раз, и вот я даже дыхание жены слышу, я с ней разговариваю, я звоню... она: «Валь, ты… ты где, ты что дома? Ты где?» Я говорю… все. Вот, я в ко… она знала, что я в командировке, но она не знала, что я в Чернобыле. И она, 02:33:53 и я бы ей не говорил, и она бы не знала, но когда я приехал из Чернобыля, тогда положено было провести обследование и отправить его в санаторий любой это на отдых. Ну, а я приехал, ну… У меня начальник тот же самый генерал. Т… «Ты что? Тебя столько не было, тут столько дел и ты… это». Я говорю: «Николай Антонович, вы поймите, это… побойтесь Бога». Я говорю: «Я еле ноги таскаю, я и так пробыл… полтора срока, - я говорю, - 3 оперативных группы сменилось, меня ж не меняли, так сказать «мамонтом» называли, вот. Я… ко мне на инструктаж привозили из других секторов начальников медслужб, когда приезжали… все знаю, и все… - Нет!» и все… И… я единственное только что добился… У меня сын женится.

В.Н.: Угу.

В.К.: Единственное… мне… нужно ехать туда, а меня не отпускают. Я  генералу, говорю: «Николай Антонович, у Вас два сына, у меня один». Я говорю: «И я что, не могу сыну на свадьбу?» То мне отвалили аж 3 дня. Но тогда был прямой самолет «Львов-Свердловск», 2 часа 40 минут. Вот я прилетел туда на свадьбу, там все жена организовывала, я прилетел туда… и… жена меня расшифровала. У меня были очки цейсовские, я еще в Чехословакии делал, очень гордился ими. А сейчас я их покажу, на фотографии есть по-моему… (пауза) Сейчас… И я обратил внимание, на то, что все члены… Это фотография 1986-го года, что все члены правительственной комиссии ходят в очках. Я этому сразу медику говорю… Я говорю: «А почему они в очках ходят?» Он: «Ну, это не доказано, все, что значит…» Образуется… вот то, что сейчас широко делают эти операции по пересадке… искусственных хрусталиков и все… вот. Что бы не было, значит, этих самых… Медики, забыл как называется слово… Я говорю: « - А почему солдатам не выдают очки? – Что, больной что ли?

В.Н.: (сміється)

В.К.: Про это и говорить нельзя ». Вот, а я еще, когда в академии учился, то нам… И приходили как раз радиационные рентгены, то нам говорили, что вот этих научно-исследовательских институтах, где есть вот эти учебные… типа реакторов молодые аспиранты зарабатывали тогда себе кусок хлеба тем, что они брали обычные стекла, подвергали их облучению и эти стекла – любой цвет радуги, все цветные. Они их потом продавали как эти…

В.Н.: Уууу… как хамелеоны… да…

В.К.: Да, хамелеоны. И вот мы с женой едем в трамвае, и она так: «Слушай, а ты что, очки поменял?» Я говорю: «Нет, вот эти вот очки». Я говорю: « - Нет. – А почему, - говорит, - они у тебя всех цветов радуги?» Они были у меня чуть-чуть вот и… на солнце коричневатые вот такие вот, чуть-чуть на 1/16-ю часть. Вот, оказывается, у меня очки поменяли цвет.

В.Н.: Облучение…

В.К.: Знаете, вот как видели, допустим, вот керосин там или нет, на воде вот эти вот ра…

В.Н.: Угу. Да-да-да-да.

В.К.: Вот такие у меня стекла стали… Она говорит: «Подожди, ты что, в Чернобыле был?» Я говорю: «Да». Вот она меня в трамвае раскусила. (сміється) Вот тогда она узнала, что я был в Чернобыле. А потом, Вы говорите, какое отношение? Ну, отношение вот такое… Ты что, ты там был, а тут сколько это самое, работы стояло, работай. Вот и все отношение, вот. Единственное только что… я когда приехал оттуда, тогда ж вышло постановление ЦК КПСС, ВЦСПС еще там еще […] Министров о том, что вот чернобыльцам квартиры вне очереди там еще что-то такое все. Я это прочитал, первое, что я сделал, я сразу пошел к начальнику КЭЧ, узнать как моя очередь на квартиру. Прихожу, смотрю и радуюсь. Когда я уезжал, я был где-то 23-м, а тут где-то уже 36-й или 37-й. Я говорю: « - Подождите, как понять? Очередь в обратную сторону пошла? – Та вот…» Я говорю: « - Подожди, а вот по этой справке, что вне очереди… - Да, да, да… А вы на какую квартиру стоите на очередь?» Я говорю: « - Ну как, на 3-комнатную. – А какая семья у вас?» Я говорю: «Вот, ну, я, жена, мать жены, пенсионерка с нами живет, 70 лет и сын. 4 человека». Он: «Так вам же положено 4-комнатная квартира. А почему на 3-комнатную стоите?» Я говорю: « - А разве я ставлю на очередь. – Вы бы уже давно получили». Я говорю: « - Так я разве против? - Мы говорит только вот буквально 3 дня назад этому… из оркестра прапорщику дали 4-комнатную квартиру. – У нас, - говорит, - проблемы с 2-комнатными и с 3-комнатными». Все, меня тут же сразу переносят туда, я уже становлюсь первый. И… где-то 30-го октября, это я в августе 17-го приехал, меня вызывает генерал, «[…] к начальнику штаба округа, тебя вызывает. Тебя там какой-то подарок ждет». Я прихожу к нему, он: «Товарищ полковник, вот решение комиссии». Он председатель жилищной комиссии штаба. «Вам выделены квартиры, 4-комнатные квартиры. Вот, правда, у нас тут были разногласия, что большая площадь, больше нормы». Я смотрю: « - Подождите, как? Вы мне не додаете 80м2. - Как это так?» Я говорю: «Ну, по закону положено 21,5м2, на четверых – это уже 86 ». Я говорю: «Плюс положено 10 дополнительных метров, - я говорю, - как полковнику или 10 метров как врачу». Он: «Ты как-то не так считаешь». Я говорю: « - Да я правильно считаю. (сміється) – Ладно, иди». Вот… ну, хватаю я эту бумажку, что он мне дает, бегу смотреть квартиру. А это чуть дальше, чем этот…

В.Н.: В центр?

В.К.: Дворец… Ну, рядом со штабом, через дорогу от нас дом для офицеров штаба стоял. Я прибегаю туда, а там только плиты… только… этого…

В.Н.: А, только начали строить, да?

В.К.: Вот… я к прорабу это все… «Та не переживайте, товарищ полковник, 23-го февраля будет готово, ну вот. А тут началось, я ж вот это вот начал болеть и все. И потом с этим переводом, меня уже переводят… чувствую, что я… переводят, значит, на кафедру. Я тут начал с обходным ходить там сдавать… а секретарь там этой комиссии жилищной, он же работал там, где противогазы сдавать, вот это все. Я прихожу и, так сказать, он на меня стойку сделал, думаю - гад, продаст сейчас. Точно… он побежал, доложил, меня вызывают, что все, вам квартиру здесь не положено. Это для офицеров штаба, а вы уже уходите. (зітхає) Я взял, пошел к начальнику тыла, генерал-лейтенант… Я говорю, вот так и так…

А я когда из Чернобыля вернулся, тогда стал вопрос о том, что войска зимовать будут в Чернобыле. И перевод на зимние квартиры, была создана комиссия штаба вот по организации вот этих зимних квартир, и меня от штаба округа, от штаба тыла в эту комиссию, все знаю… все. И так сидишь, тут раз, утром, как говорят, сейчас через 45 минут вылет вертолета в Чернобыль, значит, прибыть на аэродром в 45 минут. А как туда добраться, вопрос? Никого ж не волнует, а машины у меня-то своей нет, вот. Прилетаем туда, а там сюда, а потом уже все так, ну ладно, Валентин Александрович, ты тут все знаешь, ты тут еще на 2-3 дня останься, помоги им, подскажи, что и как. Они сели на вертолет и улетели, я остался. И так я был 59 дней в Чернобыле, потом смотрю, так сказать, у меня еще набирается уже месяц, вот так вот, каждый раз на 2-3, на 2-3 дня, а потом я уже забастовал, что я не поеду. Ну, я вот генералу говорю, так и так…

В.Н.: То есть Вы прямо летали опять вот туда… да?

В.К.: Да, ну, и этот генерал… пошли. А председателем жилищной комиссии был, внимательно: генерал-лейтенант Генералов фамилия, зам командующего. Приходим к нему, он меня знал очень хорошо, потому, что он когда прилетал туда, то… я его, так сказать, обеспечил, потому что я был старший по тылу и отвечал за весь тыл, за все службы тыла. (сміється) Да, тоже, вот… Ну, и вот этот, 2 генерала со мной пришли, начальник штаба и зам по тылу. Ну, и ему генерал говорит: «Товарищ, вы ж знаете этого офицера, знаете, сколько он много полезного сделал». А тот там взял, сразу сел, вернулся… «Этот дом для офицеров штаба, не положено, он не получит квартиру». Полчаса, 2 генерала, 3-го Генералова, нет и все, нет и все… ну, и мы вышли оттуда, этот генерал Иванченко, значит, начальник штаба… Он говорит: «Полковник, по… ты видишь?» Я говорю: «Вижу, спасибо вам, что сделали…» Я тогда уже на кафедре был, уже не в штабе. Он говорит: «Потеряешь квартиру – пеняй на себя». Я говорю: «Я вас понял, товарищ генерал», вот. А дом уже построили к тому времени, это был уже где-то май месяц 1987-го года, дом уже построили, но он стоял, его не принимали, пока генерал Генералов лично не придет и не посмотрит, а у него времени нету, чтоб пройти 500 метров… занят. И вот я единственный раз в жизни пошел на подлог. Я пошел к начальнику КЭЧ, а к тому времени уже, так сказать, с Урала переехала мама жены, ну единственная дочь. Она уже с вещами приехали, контейнеры стоят на станции, мне все время штрафы присылают, что я не забираю, ну куда мы это… 3 или 4 квартиры уже поменяли, живем временно, нас пускают. Я прихожу к начальнику КЭЧ, я говорю: «Слушай…» А до этого я же их контролировал, все, он меня знал. Я говорю: «Слушай, когда вы, в конце концов, этот дом сдадите?» Я говорю, я вот показываю ему кучу квитанций, говорю, штрафы плачу… Он: «А в чем дело? Давайте я выпишу, подпишу… Я – говорит, - вам выпишу сейчас смотровой ордер. Вы – говорит, - заезжаете туда, - говорит, - вещи завозите, говорит делайте ремонт и все, а потом уже вам ордер постоянно, потому, что мы из-за Генералова – говорит, - не можем ». Я говорю: «Давай…»

В.Н.: (сміється)

В.К.: Он мне выписывает смотровой ордер, ну, с правом ремонта, я тут же закидываю туда эти вещи, маму, жену. Сын уже тогда в это… учился на факультете на военной, и все равно он прописан здесь. Врезаю замок (сміється) и буквально через 2 или 3 дня комиссия во главе с Генераловым проходит, значит, раз, не могут открыть. « А тут кто-то живет?» А мне включили воду, это ребятам то ж… это, включили свет. А газ уже когда дом будет заселен, мы тут уже живем… « - Все, тут живут. – Кто живет? – Полковник Крамаревский». Тот аж взревел Генералов: «Как? (сміється) Кто пустил?» Я вот первый житель этого дома, вот, 30 лет я в этой квартире живу, так бы до сих пор не получил.

В.Н.: (сміється). Та ну да…

В.К.: Ну, сделал подлог вот такой. Ох тот начальник КЭЧ потом: «Ну, - говорит, - Валентин Александрович, ну ты… ну, я за тебя получил». (сміється).

В.Н.: Все (сміється) 

В.К.: Вот такое было. Вот так что отношение какое было. Сегодня было какое, в областной администрации тут мы были, замглавы администрации… какое-то совещание было и председатель, ну как у нас вот в Верховной Раде, так и в областной раде там, отвечающие за эти самые, за медицину и за это. И у нас зашел вопрос как раз про медицинское обеспечение чернобыльцев, и этот председатель этой комиссии по здравоохранению заявляет: «Та що ви чорнобильці, ми всі чорнобильці. Ми всі тут пострадали.» Ну, тут уже я конечно не удержался, высказал ему, все, что думал, вот. Я сказал: «Разница только в том, что вы пострадали, вы… Вы живете только ради… заради того, - я говорю, - что мы болеем и умираем. А вы за счет этого живете». То мне потом замглавы администрации: «Ну, Валентин Александрович, я не думал, что вы так можете». Я говорю: «А доктору наук, профессору можно такие вещи говорить: ми тут всі постраждали. Та вы живете только за счет того, что ми сделали, и дали возможность вам жить ». Вот и отношение вот такое было, ми вас туди не посилали. Я в этом, честно говоря, ну, я всегда был очень выдержанным человеком, ну а сейчас видимо это уже или возрастное, или здоровье…

В.Н.: Накипело.

В.К.: Я в автобусе чуть не задавил водителя, вот, когда я зашел и… посвідчення I-ї категорії, чернобыльца… Он: «Что вы все… ліквідатори-чорнобильці уже поздихали. А ви всі…» Я его вот так вот как схватил, я говорю: «Ты, сволочь, сидишь, - я говорю, - живешь и детей имеешь, - я говорю, - только за счет того, что мы здихаємо. Ще – кажу, - не всі поздихали.» Вот, ну меня после этого 3 дня трясло, естественно, да и давление было 210… и все оно… Такое слышал, Всеволод слышал… Вы не поверите, я после этого не стал показывать чернобыльское удостоверение вовсе. Я показываю удостоверение инвалида войны. Вот с этим меня еще не ловили. Вот оно отношение (сміється). От так вот…

В.Н.: А скажите, пожалуйста, вот такой вот вопрос. Как Вы относитесь к вот этим мероприятиям, которые ежегодно проводятся… в годовщины, в Чернобыльские годовщины, в апреле, в декабре…? Вот считаете ли Вы их достаточными, на должном уровне?

В.К.: Вы не поверите, но честно говоря, я уже против…

В.Н.: Против? Почему?

В.К.: Потому что это просто фикция. Это просто, так сказать, вот бюрократически показать. Чтобы просто отцепились и все, за этим ничего не стоит, никаких обязательств. Начиная вот от сессий Верховной Рады, посвященных, так сказать, вот річницям, вот там, когда они принимают решения в Верховной Раде. Там и то, и то, и то, мы уже должны были, так сказать, все в золоте ходить и все. Ничего не делается, это просто, ну, чисто бюрократические и это все… Ну, и что толку, так сказать, вот… Это мы для себя просто собираемся, вот мы для себя. А для влады это просто обуза. Вот треба щось показати, треба щось, начебто, проявити, що от ми пам’ятаємо, ми вас любимо, ми вас кохаємо. Любимо до смерті, от… и все. Я, например, уже вот уже каждый раз, вот я иду на определенные вот это вот все события, иду просто, чтобы… к тому памятнику, который вот мы построили, добились, поставили, положить цветы, отдать дань уважения, вот. Потому что мы этот памятник и назвали коротко: Героям и жертвам Чернобыля. Он одновременно и тем, кто спасал и тем, кто пострадал, так сказать. И эвакуйованным, переселенным и тем, кто умер, и все, так сказать, объединяет. А так… ну, что толку, вот сейчас все больше вот я смотрю, сейчас, на сегодняшний день на первом плане конечно АТО и участники АТО. Про нас уже вообще, наверно скоро отменят даже понятие, такое как чернобылец, вот. Раз в год там кому-то грамоту дадут и с большим трудом, с большим трудом. Если б не Всеволод, не это… что там дадут, 300 или 500 гривен один раз в год, так сказать, вот это. Ну, и тоже не всем, а только… в основном I-й категории, а есть же еще и II-я и III-я категория, те вообще никому не нужны, вот. А сейчас вот проблема… было плохо с медикаментами, ну а сейчас я даже не знаю, каким понятием, охарактеризовать как «хорошо» стало. После того, как вот это… та… что сейчас эти вот, чтобы получить эти рецепты, выписать, а финансирования-то… нету как такового. То все было, что нам щедрой рукой выделяли аж 9 гривен на месяц, на амбулаторное лечение, это… что такое за 9 гривен можно купить?

В.Н.: Та ну да…

В.К.: Я лично против… Это все… ну, это мы сами вот для себя, а с учетом того, что те, кому было 20, сейчас уже 50 с лишним, а кому было 40 – тем уже 70 с лишним уходим, уходим, уходим… Очень много уходит, очень много умирает. Я как… вот член комиссии вот этой по инвалидности, вижу, что пошли раки. Рак, рак, рак, много, болеют ребята сильно. Но бòльшая часть остается за бортом, из-за того, что не могут повязать свои заболевания. Ничего не… не знаю, вот обещают что вот это с 1-го октября там будут пересматривать пенсии, что это будет. Потому что наши ж пенсии не индексируются. Сотни людей, тысячи… вот которые отсудили по судам нормальную пенсию по закону. Им же не выплачивают…

В.Н.: Все равно…

В.К.: Все равно не выплачивают… А даже тем, которые выплачивали первоначально, потом, когда вот эта постанова Кабинета Министров ввели… то, допустим, человек получал 7 000, сейчас получат 3 000 после этого, отобрали. И больше того, начали требовать, что бы вернули незаконно полученные ранее, вот. Вот у нас тут Всеволод Богданович, он сейчас уже стал… высокопрофессиональным юристом, потому что он из судов не вылезает, он все время судится за чернобыльцев и как правило выигрывает суды, хотя он не юрист, вообще…

В.Н.: Уже да, уже практически стал. (сміється)

В.К.: Да. Он столько это самое, вот он все по этим, по пенсиям, по всему. Вот и его уже знают во всех судах и в наших, и в районных, и в областных, и там и выше. И он… на… ведь доходит до смешного и до грустного… Ведь даже те люди, которые отсудили в Европейском суде, они ж все равно не получают. Потому что государству оказывается выгодней одни […], я так считаю, один раз. Выплатить Европейскому суду штраф, за то, что они не выполнили его решение, чем этому чернобыльцу платить постоянно. Это им выгодней. (зітхає) У нас же все… все во имя людей.

В.Н.: Угу… а скажите, вот еще такой вопрос, по прошествии лет, Вы хотели побывать вот там, где Вы были, в Чернобыле?

В.К.: Хотел.

В.Н.: Да.

В.К.: Но не был.

В.Н.: (сміється) Но не были, да… А как Вы вообще вот относитесь…

В.К.: Жена костьми легла, сказала – не пущу.

В.Н.: (сміється) Правильно… А была возможность, да, поехать?

В.К.: Не, ну каждый год на річницю Чорнобиля… добиваемся, что выделяют автобус, потому что у нас ведь… это здесь, […] где делали наш диспансер, где наш мемориал, памятник, там живет много чернобыльцев, переселенцев, вот это эвакуированных из Припяти, переселенных из Полесского и Варовичей. Они живут компактно. Вот, это и хорошо и с другой стороны очень плохо. Но, у них там могилы, как говорит… вся этот самый, то они туда рвутся.И каждый год у нас, туда и в этом году автобус был, и я очень хотел бы поехать и уже как вот собрался, но жена сказала: «Нет!»

В.Н.: А жена боится из-за радиации? 

В.К.: Ну, я в прошлом году 27 пушек принял. Вот… и сейчас опять. Она: «Тебе что, этого мало? Ну, какой. Ни за что». Ну, поберечь ее нужно, 53 года все-таки… (сміється) мы с ней… вот, я не поехал, хотя очень хотел.

В.Н.: Хорошо, ну и последний вопрос, это мы уже с Вами, я Вас уже утомила… (сміється)

В.К.: Та нет, мне просто, я думаю, что Вы с этим со всем будете делать, ну, куда это все…

В.Н.: (сміється) 

В.К.: Это вот так вот поговорить с Вами – одно.

В.Н.: Нет, это на самом деле очень интересная и нужная информация. Ну, вот такой вот вопрос, как Вы считаете, что сегодняшнее поколение и следующее поколение, которое уже родилось после Чернобыля, что оно должно знать о Чернобыле? Что оно должно помнить о Чернобыле? Вот что бы Вы уже рассказали своим внукам, правнукам… 

В.К.: (пауза) Вы знаете… вот, когда приближается вот эта годовщина очередная, поступает команда от администрации, после наших, естественно, тоже напоминаний. И они, как правило, всегда у них там есть такой пунктик: провести виставки, бесіди і так далі. І там в школах, іще де… И вот они приглашают туда чернобыльцев. Я раньше тоже, так сказать, принимал в этом активное участие. Сейчас, во-первых, большинство, подавляющее большинство нынешних детей, они не знают, что вообще, что такое Чернобыль, их это не интересует. Причем одно дело, если это дети там, допустим, младших классов, все, а другое дело, дело, что уже дети старших классов и даже студенты уже как-то это… Это уже… это было… для них это было где-то там и колысь. Это уже забытое.  И вот… я все время, если когда вот все… то я всегда говорю, что… Вот, особенно, когда у этих мемориалов, у памятников. Там всегда привозят, приводят под палкой детей со школы куда-нибудь… И если я выступаю, я говорю, что вот… звертаюся до дітей і кажу: «Зверніть увагу, от поруч з вами стоять от люди, це ваші діди, в більшості. У когось іще так. Запам’ятайте на все життя, що поруч з вами стоїть герой, про якого ви не знаєте, що він герой. Що він зробив…» І стараюся… Ну, что-то, как говорят, такими мазками рассказать. І кажу: «Ці люди врятували Україну. Вони… дали Україні можливість Україною незалежною. Тому що, якщо б не було, того, що вони зробили, не було б України взагалі. Не було б ваших тат і мам, не було б і вас. Запам’ятайте це. Ці люди, вони заслуговують того, щоб їм при житті, кожному з них, як кажуть, як мінімум поставили пам’ятник. А Європа мусила поставити золотий пам’ятник з подякою, за те, що вони її врятували, це є раз. По-друге, запам’ятайте... на мене обідился замголови обласної ради, після його виступу, коли він там… - я кажу, - запам’ятайте, що те, що сталося з Чорнобилем, щоб такого більше не було. Тому, що то створене руками людей. І отой прогрес, про який говорять, що все було, що треба думати в першу чергу, чим це обернеться для людей, щоб то не повторилося. Тому що, саме, як кажуть, щоб не було зроблено, якими не прикривалися фразами, що це прорив, що це ідем вперед, щоб прораховували, а чим це обернеться. Не допустити того. Оце от найбільше, до чого ми з вами, щоб не було оцих от техногенних катастроф. Тих катастроф, які ми самі створили своїми, то як кажуть, люди.» От я на это обращаю внимание. Може хтось запомнил, може хтось і ні, не знаю. А в принципі то забудеться, то вже забудуть. Ота пам'ять така людська, вона так і є, що все і погане мусить забуватися, з часом стирається. Просто… у кожного болить своє. І якщо єще… то залежить єще йде зверху, розумієте. Якщо роками навіювалося таке, що проста людина живе погано, отримує маленьку пенсію. Так сказати, в частності через те, що дуже багато іде на чорнобильців. Ведь у людей виробляється, що чорнобильці отримують якісь шалені пенсії, що вони мають шалені пільги. І у людини так: «Ага, він має, а я не маю.» Проте чим заслужила ця людина, про те ж не говориться. А чому він має, а я не маю. В мене вже, як кажуть, іде негативний висновок. Або у нього забрати або дайте мені. Ви всі лжечорнобильці, лжеліквідатори. Тож весь час мусується, піднімається, провести… зараз знову провести перереєстрацію посвідчень і так далі. Тобто то штучно підтримується негативне відношення. Колись ми були героями в перші часи…

В.Н.: Угу.

В.К.: […] то спасителі, герої. А зараз ми нахлібники. І я кажу: «Хлопці, саме більше, що ви можете зробити, помститися владі, це довго жити. Це ваша помста. Живіть.» Тому що в 1986-му році нам казали, що 5-10 років, нам давали на проживання. А ми, - кажу, - на зло живемо уже 30. Не всі, але живемо.» І от так що сьогодні в принципі я не знаю, как у Вас там, а у нас… Я не скажу, що позитивне відношення до чорнобильців, негативне, не-га-тивне…

В.Н.: Дякую, ще щось хочете додати?

В.К.: Та я не знаю, нащо я взагалі це...

В.Н.: (сміється)

В.К.: (сміється) Чесно кажучи.

В.Н.: Добре, дякую… 

(Частина 2-га)

В.Н.: Включила 

В.К.: Я не пам’ятаю, в якому році ми проводили в Києві акцію протесту, вона була там, біля пам’ятника Богдану Хмельницькому, на Софіївскій площі. І тоді чорнобильці піднялися. Це вже було після закриття станції. І чорнобильці тоді з трибуни в виступах говорили про те, що це була велика помилка, що станцію закрили. Пом’ятаєте, цей, чому? Тому, що станція виробляла ток. І цей ток йшов для того, щоб… По-перше, її закрити неможливо, так як кран з водою, закрив і все. Тому що її треба все одно обслуговувати, це об’єкт продовжує великої небезпеки… Значить її треба обслуговувати, вона використовує багато енергії, продовжує. Далі, там… багато електроенергії виробляла станція, то дешева електроенергія, вона йшла на експорт. То були гроші, то був бюджет… а тут ми самі пообрізали і чорнобильці виступали… і станційники, що кажуть, то була помилка, то була чисто політична, то страшенна, так сказати, ущерб економіці. Давайте повернемо станцію до роботи. Ми за 2 тижні її повернемо, вона буде працювати, станція, продовжить працювати. І тоді була зроблена така акція, що послам тих держав, які гарантували, що якщо Україна закриє станцію, що вони, значить, будуть виділяти кошти на будівництво от цього, так сказати, нового…

В.Н.: Саркофагу…

В.К.: Саркофагу… І що вони тут перестали робити і були підготовлені, так сказати, листи від «Союзу Чорнобиль.» І на кожне посольство були розподілені делегації. От делегація Львівської області, яку я очолював, то було посольство Великобританії. Карпов покійний, який був головою «Союзу Чорнобиль» я не пам’ятаю, тоді чи то Америку, чи то щось… І ми після того всі розійшлися по посольствам. От ми прийшли під посольство Великобританії, народу немає, всі вікна закриті, пусто, тільки стоїть охорона і все. Значить ми стоїмо, ніхто не виходить. Ми стоїмо, але то було десь, по-моєму, після Різдвяних свят чи що. І підходить до мене Левко Рожко, голова Стрийської організації. «Валентин Олександрович, а можна ми заспіваєм».

В.Н.: (сміється) 

В.К.: Ви знаєте, як оці … Давай! І так надо ж отак підібралися, такі голосисті і жінки, і чоловіки. Як вони заспівали. Люди ідуть, зупиняються, стоять слухають. Дивлюся, там віконце відкривається, виглядає, та виглядає в цьому посольстві. Потім виходить там секретар: «Хто тут старший?» Ну, і я говорю: «Я старший». Значить, господин посол приглашає 2-х чоловік. Ну, я взяв з собою, так сказати, покойного мого заступника, полковника Коробкова [...] Васильовича. Ми з ним заходимо, посол нас встрєчаєт в кабінеті все, що так і так. А ми йому, що от, так і так, ми: «Вы обещали, в частности, Королева и Великобритания, что вы будете принимать участие. Значит, финансирования нету, работы приостановлены. Украина – это не потянет и все». Я говорю: «Поэтому мы просили, что бы вы вручили наше обращения к Ее Величеству и все». Он говорит: «Я обязательно вручу Ее Величеству ваше обращение, но вы спросите у своего правительства, куда делись те 300 000 000 фунтов стерлингов, которые мы им перевели на эти работы. Пусть они вам ответят. А вам большое спасибо, за то, что вы так красиво устроили вот эту акцию. Мы с такими еще не встречались…» (сміється) Он нас проводил и все. Ну, самое интересное то, что кроме вот это посольства ни одно другое посольство не открылось. Никто не вышел, и передали вот эти вот петиции наши через охрану, которая там стоит. Вот такой случай был… (сміється)

В.Н.: (сміється) 

В.К.: Понимаете, вот Вам отношение к чернобыльцам, отношение… было такое – было. Много чего было, понимаете, это целая жизнь, вторая жизнь, просто вторая жизнь. Я вот на днях по телевизору очень интересную информацию услышал, нашу украинскую… Вы знаете, что был такой Чернобыль-2?

В.Н.: Что Вы имеете в виду?

В.К.: Я имею в виду Чернобыль-2, официальное название. Значит, вот примерно в километрах в 10-12 от Чернобыля, от Припяти в лесу огромная, огромнейшее антенное поле, стоят антенные, металлические, вот эти вот ажурные. Я не знаю, сколько гектар они там занимают, громадные. Я их когда увидел, сразу задал вопрос: что это такое? Мне сказали: это Чернобыль-2. И вот до августа-месяца, когда этот Чернобыль-2 начинал работать, а они фиксировали, даже вот взлетел там где-то на Аляске самолет, даже такое вот, кукурузника типа, они уже его поймали его… и все. И когда он начинал работать, было такое впечатление, что голова сейчас взорвется, вот. И вот, и сейчас, вот как раз про этот Чернобыль-2 и была передача, что это был такой центр уникальный, Советского Союза так сказать, слежения. Там под землей 5 этажей и все. И вот когда их закрыли, вот, это было, ну, оттуда убрали, там были гаражи, там все, там, в гаражах стояли машины, все это исчезло неизвестно куда. Все из домов, из квартир и эти машины исчезли неизвестно куда… И… вот тогда в, 1986-м году, было… и с после этого, что это было даже, это всякие были версии, почему случилась эта беда. Хотя до сегодняшнего дня окончательного тоже нет, но одна из версий была, что эта акция, провокация КГБ, специальная… И такая версия была, что это КГБшники сделали. А вот здесь, я говорю, это буквально вот на… или на этой неделе или на прошлой я слышал, прозвучало такое. Что кроме того, что вот это, эта станция слетела, она еще… воздействовала на психику людей. Можно было людьми управлять, вот эти вот массовые акции, протесты и все, то есть зомбировать людей, психогенное оружие. И когда ее ликвидировали, что ее… что ее не случайно поставили здесь, так сказать, воздействовать на Киев, Киевскую область, на Белоруссию, вот это… зомбировать мозги. Прочищать в нужном направлении, куда нужно туда человек и пойдет, не понимая, почему. И вот эти многие акции, которые сейчас проходят, что там тоже. То сейчас в России, ой… памяти нету совершенно, построена подобная станция, ну, примерно, 50% мощности по сравнению с Чернобылем-2. Которая находится в центре, там типа как пятизнайная... пятиконечная звезда… там и Нижний Новгород, и Армавир, и все… вот задевает крупные вот эти города. И она с той же целью – это психогенное воздействие на… руководство воздействие на массы, на толпу, на этот самый. Вот 1986-й год и вдруг в 2017-м так сказать, вот это… для меня было неожиданно вот этот Чернобыль-2 вспомнить. Вот когда он начинал работать, вот генерала Боярова, Царство ему Небесное, я сказал, ему… у него давление поднималось до 240, у него не было белков… в глазах. У него был как… как красный бархат, вот вместо белка вот красный бархат. Я его на носилках отправлял… вертолетами отправлял в Москву, в госпиталь […]. И оттуда он вышел гражданским человеком. Это его так поблагодарили за Чернобыль. Вот, так что очень много чего связано с Чернобылем, очень много.

В.Н.: И многое нам еще придется узнать. Хорошо, спасибо. 

В.К.: Пожалуйста.