Наталия Козлова (далее Н.К.): Итак, сегодня у нас 31-е марта 2014-го года, находимся мы в помещении «Союза Чернобыль», беру интервью я – Козлова Наталия, у… Представьтесь, пожалуйста.

Павел Покрасен (далее П.П.): Зам. председателя областного «Союза Чернобыль» Украины, Покрасён Павел Михайлович.

Н.К.: Очень приятно. Ну, и первый вопрос, который у меня будет, он достаточно обширный, это вопрос-просьба – рассказать историю Вашей жизни. Вот, что считаете нужным. Можно с самого начала. Как Вам удобнее будет.

П.П.: Хороший вопрос, удобный.

Н.К.: Да.

П.П.: Школа, армия, институт, работа на скорой помощи. В ту ночь, когда случилась авария на Чернобыльской атомной станции, у нас было дежурство. Ну, естественно нам тут же сообщили. Где-то к утру было сообщено, что вы мужчины, ну, особенно мужчины – женщин не трогали пока – значит, будьте на домашнем дежурстве. То есть это такие были моменты, когда я уходил со смены, ну, двое суток выходные. Значит, я там должен оставить телефон, где меня надо найти, вдруг что-то где-то случилось. Вот это «вдруг что-то» почти что наступило. Вышли мы, подумали, подумали: что делать? Призыв будет безусловно, мы безусловно туда поедим. Решили, как? Давай мы, наверное, поговорим. Сели там, в тенёчке, поговорили, что нам делать, ждать вызова из военкомата или ехать самим? И в это время как раз идёт начальник 3-го отделения военкомата Московского района Пасечник Иван Иванович. Тогда он майором был. Идёт с пацаном, там, пришлось, я его лечил. А, ну, и, в общем, идёт, несёт на плечах. Я остановил его, значит: «Ваня, что там стряслось, что, что там?». «Та толком ничего не знаю, но знаю, что что-то страшное». Я говорю: «Ну, может быть как-то не поехать туда как-то? Что-то не очень хочется, меня туда не тянет особенно». Ну, говорит: «Пока я здесь, ну не знаю, хорошо, тебя не пошлют. Но завтра мне приказ дадут, я уйду, а прикрыть будет не кому. Собирайте бригаду свою, да едьте вы сами. Во-первых, это будет выгоднее, в каком-то плане». То есть остаётся зарплата средняя, а если через военкомат, то это идёт только голая ставка.

Н.К.: А на скорой помощи Вы кем работали?

П.П.: Врач.

Н.К: Врач, ага.

П.П.: И вот мы вернулись назад, сказали, что мы готовы ехать. Ну, где-то подержали несколько дней: хорошо, увидим, как там что-то будет. И, вот с 4-го мая мы уже были там полностью оснащены.

Н.К.: Угу.

П.П.: Значит 32 бригады скорых отсюда из Харькова, одна из Песочина и одна из Готвальда тогда – это Змиёв теперешний – вот, присоединились к нам и мы поехали. Поехали со всем снаряжением, со всем, всем, всем. Ну, вот, и сразу же вступили в работу, в бой. Вот, при чём получилось так, что наши пока размещались, а кто-то подошёл там. Ну, это на то время кто-то. Оказывается главный врач Иванковской больницы. Мы в Иванково приехали и там куда надо было. И тут же меня, не знаю, почему он меня выбрал, но поехали. Я приехал где-то к часу ночи. Я уже побыл на Припяти, побыл на станции, побыл там, в Чернобыле останавливались. Я уже приехал переодетый. Что же ж, у нас же ж ещё не чего ни у кого не было. Приехал. На меня смотрят и говорят: «Где-то ты, а что это ты?» Ну, что я побыл там сразу. А с утра уже начали там работать. Работа: собственно практически она ни чем не отличалась от работы скорой помощи здесь, там только в экстремальных условиях. Вот. Но и – сегодня дежурство на скорой, завтра – эвакуация.

Н.К.: Угу.

П.П.: Значит, в эвакуации Припяти я не участвовал, мы приехали, уже она была выселена, Чернобыль практически выселен, а сёла были наши.

Н.К.: Угу. То есть Вы занимались эвакуацией?

П.П.: Да, эвакуацией. Это в мае месяце, май месяц был. Вот, и в мае месяце я был на эвакуации, значит. У меня было предписание, значит, детей дошкольного возраста, вот. Но, как ты заберёшь, скажем, приехала семья, трое-четверо детей, одно дошкольного возраста, а те школьники.

Н.К.: Ну да.

П.П.: Ну куда ты денешь? Потом мама – папу нет – маму забрать надо с детворой? Куда ты денешься? Вот. Там, где-то рядом беременные девочки, вот, там где-то бабушка с дедушкой, то есть вот таких вот. Вывезли от туда ну, где-то около 300 человек – это только я. А потом мы их свозили в Иванково, и в Иванково формировались колонны автобусов. Четырежды я сопровождал по 9 автобусов колонны и один раз 11. Всего вывезено под моим как бы наблюдением с Иванково уже на эвакопункты, а вывозили в Ворзель, Бучу и Ирпень, вот, значит, где-то 1350 детей, 811 точно мам, 58 или 58-59 беременных уже на сносях. Кстати, когда мы их везли, было очень жарко. И, вот, мне дали в помощь 2-х студентов медиков из Киева. И думаю, ну не дай Бог сейчас одна начнёт рожать. И что я буду делать в чистом поле в автобусе? Это ж стадное чувство у беременных, они как… Ладно, довезли, привезли. Ни одна не родила, всё нормально. Казус был один раз. Привезли 9 автобусов возле… Ну, кто знал, что Ворзель и Буча разделены дорогой?

Н.К.: Угу.

П.П.: Вот дорога, это сторона – это Ворзель, та сторона – это Буча. Кто ж знал? Мы ж то не местные, не знали. Приехали. Сказано куда ехать. А перед тем, как ехать в горисполкоме или райисполкоме, не помню уже, висела карта района, вернее, карта области. И вот показывает листок бумаги – вот туда, туда, туда заезжать. Приехали, а там уже занято. Спрашиваем что делать, куда быть? Мобильной связи никакой нет, телефон нашли. Говорят: «Ну что, говорит, вы совсем маленькие, не можете разобраться? Ищите что-нибудь там похожее место». Давай мы искать. Нашли. Нашли какую-то базу отдыха для юных футболистов. Домики маленькие. Видимо один домик на команду с тренером, вот, ну и там подсобные комнаты какие-то, вот. Ну, и ходит такой, будем так говорить по-мужски, на взводе товарищ, от радиации спасался – сторож. Всё краской воняет, потому что перед каникулами школьными готовились и всё такое. И вот мы… А мамы, там было тогда где-то 30 с чем-то детей грудничков, только было.

Н.К.: А!

П.П.: А мамам было сказано: «Возьмите там бутылочку молочка, там соску и всё такое». А оно ж жара такая – там будет. Приехали, а там ничего нет. Заготовки были, потому, что знали, что всё равно туда кто-то кого-то привезёт. Но приехал я вот. Ну, давай мы искать что-то в Ворзеле, вот. Сказал я, что мамы начали роптать. Значит, для мам еда была.

Н.К.: Угу.

П.П.: Была там колбаса сухая, потом какой-то сосисочный фарш китайский был, там еще не помню, яйца варёные вот. А для детей ничего. Значит, решили мы поехать с моим водителем, поехали в село ближайшее. Это ж за пределами села. Поехали к крайнему дому или ко второму дому слева, сидят 3 бабушки, потом одна подошла ещё. Семечки плюют. Ну, подъехали в этих одеждах уже ж, не переодетые. «Хлопці, а це ви, що з того пекла?». «Да, з пекла. Бабушки, а можно ли у вас молочка купить?» За свои деньги, естественно. Мало того, «гроші». Деток кормить надо, детки пищат. «А платити хто буде?» Вот один вопрос о том, что было, какой радушный приём. Как в прессе было сказано, о том, что радушный приём, и там, значит, примем людей и всё такое. «А платити хто буде?» Ну, значит, заплатили. Взяли три 3-х литровых банки молока, привезли. Дед, на это время, тот сторож, который, нашёл новое, но цинковое ведро, новое. Ну, помыли там девчата – мамы. Помыли, значит, разбавили чуть водой, поставили кипятить на электроплитку. Мы с этим уехали. Я не знаю дальнейшей судьбы этих людей. Уже позже, уже несколько лет прошло, может быть… Та не знаю сколько, может быть и 10, 12 лет прошло, я свою внучку завожу первый раз в первый класс.

Н.К.: Угу.

П.П.: Подходит ко мне на линейке, вот тут же ж возле школы, где обычно 1-го сентября собираются, подходит молодая женщина: «Здравствуйте! – Здравствуйте! – Вы меня помните? – Нет. – А я вас помню. – А откуда Вы? – А Вы меня вывозили, Вы меня эвакуировали, я ещё ребёнком была». Вот она выросла, уже замуж вышла, там всё такое. Ну, в общем, и её дочка, и моя внучка одноклассниками были. Диана, Диана… Денисенко, Диночка Денисенко. Так оказывается, тут я наломал дров. Когда их забирал, это потом уже вспомнилось, когда забирал их и дед с бабой были, ну забрали и их. Ну, когда привезли, всех вместе-то привезли, расселяли там разных, там в то тех, в том в конце двора, там тех там, там. И оказывается, детей, скажем, эвакуировали дальше в Черкассы и тех, которых мы привезли в этот день, в Черкасскую область, а старичков отправляли в Прибалтику. Так вот они по моей милости, а я приехал оттуда, я ж то дал сводку, что куда отправил – в Ворзель мне надо было отвести. А я, оказывается, их в Бучу сдал. А, оказывается, из Бучи везли в, этот самый, в Черкасскую область, с Бучи, а из Ворзеля везли в Прибалтику. И дед с бабой попали в Прибалтику. И никаких концов, никаких связей, ничего никак. И они полгода искали деда с бабой. Вот, это уже мне… А мы ж, как разговорились, оказывается я им такую подлянку сделал (смеётся), сам того не подозревая.

Н.К.: Зато Прибалтику посмотрели.

П.П.: Ну, да. Не я, они, они ж только уехали, да. Вот, потом дальше. Ну, в общем, отработали мы. Отработали всё, дальше там дежурства на станции, где правительственная комиссия. Я трижды дежурил за 11 дней, трижды дежурил.

Н.К.: А Вы были 11 дней, да, там?

П.П.: Я там был 11 дней. Вернее как: один день приезда, день отъезда это можно не считать, а в мае ж месяце больше ж нет, 11 дней. Вот, считай каждый день, на станции каждый день не был, но приходилось бывать, когда была дежурства как на скорой, бывал там. Но, таких заболеваний как таковых не было. Были травмы, вот, были ожоги, были какие-то отравления, были непонятная дурнота у людей, но это потом уже начали понимать, что это воздействие радиоактивных, радиации. Ну, дурнота была, там тошнота, ну, такое, в общем, неприятные ощущения были. Ну, вот такое вот. Занимались. Это было привычно. Казус один: по-моему 6-го что ли, может 7-го мая вызывает нас какой-то дядя.

Н.К.: Угу.

П.П.: Старших бригад собрал, сидит он за столом, такой, с рыжей бородкой, вот. И вот сидит он так, мы ж уселись в зале, а он сидит там, в бумагах копается, потом голову поднимает: «Хотите карандаши строгать?» Мы ж, что за вопрос – карандаши строгать? Ну, это на жаргоне, это где-то на крайнем севере – лес валить. Я ещё ляпнул: «А за какие подвиги? Что за дела?» «Ну, понимаете, лучевую болезнь не писать, диагноз лучевая болезнь не писать». Дело в том, что в медицине так: если – официальной – врач, ну, не кто-то там знакомая, а официально, если на работе я поставил диагноз, уже его снять не так просто.

Н.К.: Угу.

П.П.: Не так просто. «А вы вот пишите лучевую болезнь. Не писать!» Я: «Подожди, меня дурака, чему-то учили, я вижу с какого очага я взял этого человека, у меня плюс экспресс-анализ, но всё-таки есть – анализ там крови, там троечка. И не моги писать? А что ж писать?» – «Писать контакт с ионизирующим излучением и не более того». Это ж не лучевая болезнь, а контакт это такое дело. А, вот, ну, мы и не писали, никому не хотелось «карандаши строгать». Ещё толком не понимали, хоть мы медики, но толком не понимали всей этой остроты, всей этой опасности. Ну, подумаешь, ну, нет ничего никак, ну во рту противно, во рту такой как металлический запах, горло дерёт, глаза слезятся, ну, ну, спать хочется постоянно, ну, это ж… Ну, как? Ну, привычно. Тем более, я же проработал долго на скорой, нам ночи, дни – это до лампочки была работа. То есть, может, кто-то переносил похуже, но работники скорой это легче переносили, чем другие. Ну, вот с этим приехали, работал дальше. А потом вдруг на сентябрь меня назначают старшим нашей группы, и мы едим сентябрь, октябрь – мы в Чернобыль.

Н.К.: В следующую командировку?

П.П.: Да, да, да, в том же году, да. Только сентябрь, октябрь, 2 месяца там еще. Вот там уже было, там похлеще. Но там тоже было. Уже ж эвакуация произошла, эвакуация закончилась, всё. Но были так называемые самосёлы.

Н.К.: Угу.

П.П.: Самосёлы, мы их называли партизанами, как угодно, хотя партизанами называли хлопцев, которые были призваны. Ну, это мы их тоже – прятались партизаны ж, ну, края ж такие партизанские. Вот, значит, даётся сводка, значит, в таком-то селе находится там 5 человек. Вот там милиция охраняет село от мародёров, там, от кого – от грабителей. «Вы подъедете, там вам скажут, где что и как». Приезжаем. Ну да. Причём так получилось, что какая-то была то ли пресс-конференция, то ли какой-то брифинг и чехословацкий, на то время чехословацкий журналюга сказал, что вы, значит, перспективное население вы вывезли, вот, а старички пусть остаются? Это так советская власть заботится о людях своих? На второй день были введены, тут же их назвали группой захвата. Вот со мной работали, если мы выезжаем туда, тоже эвакуация продолжалась, но насильственная.

Н.К.: Угу.

П.П.: Насильственная. Значит, со мной было 11 милиционеров во главе с капитаном из Винницы, был грузовик, был автобус и был я. Выезжаем в такое-то село. Приехали. Говорят милиционеры, которые дежурят, что там-там-там-там живут люди, подъезжаем. Ну, и начинается. Вот тут мы были и «фашистами» и «гестаповцами».

Н.К.: Это вас так называли?

П.П.: Да! «Это куда я поеду? Мне 70 лет, какая радиация? Тут потом, кровью нажито это жильё, хата ото построена, тут у меня дед, прадед, похоронены все, а ты меня куда-то вывозить собираетесь. Никуда я не поеду, мне радиация твоя до лампочки!» Даже было такое: дедуля, такой здоровенный дед, видимо оспу перенёс, потому, что лицо «побитое» и глаз один так неправильно смотрит. Вот. Зашёл. Все ж милиционеры на улице стоят, курят. Ветер, Слава Богу, был в сторону станции. Это где-то в 7-ми километрах, село Ладыжечи. Это я хорошо помню. Где-то километров 7 от станции, ветер туда в сторону. Немножко поразвязывались, воротники порастёгивали, хоть как-то что-то. Ага, стоят, курят. А я зашёл во двор. Водитель постоянно ходил следом за мной как тень. И он же дозиметристом был. Зашли – дед один. Говорю: «Дед, что давай поехали, будем собираться». Он молча, ни слова, зашёл в хату, выходит, выносит вожжи: «А это, говорю, зачем?» – «Привяжешь – пойду, не привяжешь – не пойду. Самовольно не пойду, добровольно не пойду. Вот привяжешь – на тебе верёвку, привяжи меня, а потом пойду. А так не пойду». Ну, уговаривали, там всё такое. Село… Сейчас по ходу, может, вспомню, там было 11, по-моему, да – 11 бабушек и один дед.

Н.К.: Угу.

П.П.: Вот баба Катя у них командир была. Ой, баба Соня, баба Соня командир. Ну, как в селе, как так самая бойкая бабушка. Вот что вывезем, через пару дней они опять на месте. Я задал вопрос, говорю: «Ну, хорошо, люди добрые, ну как это вы? Кругом там колючка, посты стоят, не так просто вернуться?» Так одна бабуля заявила, говорит: «Вы знаете, – не, на меня, – ты знаешь, сынок, в войну я ещё молодая была, я же партизанам еду носила, оттуда листовки носила, немец… Так немец же стрелял, а вы ж не стреляете. А я ж тут каждую тропиночку, каждый пенёчек знаю, мне легко это дело». То есть вот такие были. Вот это мы, была насильственная эвакуация, вывозили. Конечно, тут было тяжело смотреть на них. Во-первых, грузовая машина это для вещей. Причем вещей сколько там можно было брать с собой? Либо там две в руки, ну, там сумка или… Ну, сумок тогда же не было принято, тогда чемоданы. Вот тебе чемодан, или мешок, или же то, что поместится на простыню – четыре конца, простыню завязать узел вот так, вот это можно. Ну и потом, ну как? Везти этих людей, завозим. В чистом поле палатка, большая палатка для помывки и переодевания и маленькая палатка для…

Н.К.: То есть Вы жили в палатке?

П.П.: Нет, мы жили в больнице, в чернобыльской больнице мы жили. Это людей, которых эвакуировали с сёл, вот. Ну для переодевания, переодеть. Помню хорошо, бабулька такая маленькая-маленькая, старенькая уже, на ней была такая зелёная кофта, такая, ну не знаю, сколько ей лет, может больше чем мне. Как она расставалась с этой кофтой! Такая шерстяная, толстая, такая ядно-зелёного цвета, как она плакала за ней: «Я же её носила, она ж мне дорога». А ей одели, переодели, там переодели, что-то там новая одежда. Да, рабочая спецовка. Баба закатала рукава, ну, штаны ей дали, и куртка ж. Баба говорит: «Я штаны только дедовы в руках держала, когда стирала. Когда б это я одевала, сельская баба одевала штаны, когда это было? Никогда, нигде». Ну, закатала рукава там, а плечи ж весят на уровне локтей. Ну, то есть какая спецовка была. И кирзовые ботинки вот эти с заклёпками. Те люди, постарше которые, те знают, что это такое ботинки с заклёпками. Это такие мощные, дебелые ботинки. Ну, это жалко было на бабушку смотреть, жалко. Жалко было, потому что она же расстаётся со своей хатой, со своим нажитым добром там, как-то, что-то. Ей тяжело расставаться, уезжать в неизвестные места, куда-то, что-то, приживаться по-новому. Возвращались они, возвращались и жили дальше, продолжали. Вот это такая в этом заключалась работа. Кстати, ещё одно, я вспомнил за эту палатку. Когда мы ещё деток эвакуировали, вот, это было такое, очень трудно говорить, не знаю, без слёз, без какой-то боли в грудях, не получается. Вот палатка – у деток кровь взять. Детки, как правило, все ж детки боятся свой пальчик подставлять, кровь взять. А они спинка в спинку, так встали, спинка в грудку, грудка в спинку и в очередь как бы. И боятся и в то же время безропотно подают свой пальчик. Это было, так смотреть, было жутко смотреть.

Н.К.: Угу.

П.П.: Вот. Ну, понимаете, паники как таковой не было – ни во время насильственной эвакуации, ни во время плановой эвакуации. Паники не было. Была какая-то отрешённость в глазах. Было какое-то, что ну, куда же, как это я еду, куда-то, что-то, куда, ну, как это, куда? Вот, ну, а так же ж потом дежурства были за дежурствами, ну, то же самое. То есть, это о дежурствах, о работе во время дежурства ничего особенного не было. Ну, это как? Ну, была ж борьба с пьянством и алкоголизмом…

Н.К.: Угу.

П.П.: …как раз в те времена. Негде достать нельзя. Но находили возможность, где-то что-то раздобыли. Ну, транспортных было много: там где-то кто-то стукнулся, там где-то кто-то в забор въехал, в сарай въехал, вот такие. Это было, потому что хлопцы, мужики всякие ж есть. Ну, достали где-то водки, самогона, не знаю, что они доставали. И понятно, что где-то же ж, вот. Причём то ли 7-го, то ли 8-го мая ввели ГАИ, до этого не было ГАИ на дорогах. А потом люди ездили нормально и тоже спиртное доставали и ездили всякие, как-то нормально было. Как только ГАИ ввели, наверное, сработал инстинкт самосохранения водительский: как увидел гаишника, а душок есть, начинает вилять там, тикать куда-то, что-то, чтобы не попасться на глаза гаишнику. И вот тут начались больше аварий, было больше травм (смеется), потому что…

Н.К.: Удивительно, да (смеется)?

П.П.: Да, инстинкт самосохранения был, потому что это. А так, в общем-то, такого, чтобы особенно, что? Ну, как? Работали да и работали. Ничего такого, как героизма как такового… Кстати о героизме.

Н.К.: Да.

П.П.: Когда уже почистили крышу и заливали какой-то жидкостью, она потом такая, ну, как скажем, как скажем жидкое постное масло или такой крепко заваренный чай – вот такого цвета. Заливали крышу, а потом она застывала через какое-то время – это не давало возможности пыли распространяться, вот.

Н.К.: Угу.

П.П.: Перед этим там камни, булыжники были такие, ну, не булыжники, но такие куски, к крышам поприлипали, к этому. Вот, они ж, почему там и работали вот эти вот, как – луноходами их называли, очень похожи на луноходы такие какие-то машины. Их было 5, 4… 3 работало на крыше, а четыре всего: один стоял внизу, а три работали на крыше. Свой сектор убрал и туда же в развал, и прыгнул, ушёл. Вот. А потом они перестали там что-то подчинятся. В условиях жёсткой радиации они перестали подчиняться своим командам там. Радиокоманды там, не знаю, как у них там работало. Вот. И привезли нашего – наш отечественный какой-то робот. Ну, робот – громадный ящик, две гусеницы, ну, гусеницы вот эти, двигаются они, антенна, ну две антенны – 2 уса таких было. Вот он едет, как-то там поворачивает именно туда, где больше радиации он туда лезет. Упрётся в тот камень – никак.

Н.К.: Угу.

П.П.: Сдвинуть его не могут. Гусеница лопнула, его тросом зацепили, назад притянули до бункера. Гусеницу натянули, пустили туда куда-то, а он опять в другую сторону полез, там, где высокий уровень радиации. Кто-то на спине из шутников кто-то написал «Федя» на этом роботе. Та все знали примерно, все, кто были. Такой коричневой краской было написано, такой плохой коричневой краской написано «Федя», чуть наискосок. Мол «надо Федя, надо», как раз кино прошло это. Вот, «надо Федя…» А потом его забрали. Вертолёт снял его, на баржу погрузили, куда-то увезли его, не знаю. Так вот потом надо было всё это разбить, эти камни всё. Был, говорят, я не видел, говорят, что приехал какой-то полковник и с ним 2 солдата, сержанта что ли. И они как-то из пулемётов что ли разбили в дребезги вот эти все камни, которые были наверху, а потом почистили. И вот, когда заливали уже крышу почищенную, заливали. И там она, видимо, какая-то агрессивная жидкость. Дело в том, что они, когда… Нижняя подача – лопнул шланг.

Н.К.: Угу.

П.П.: Ну, рукав, как пожарный такой. И там были в бункере стояли ж те, которые на крыше работали. В бункере их было, говорили, 19 человек их было солдат, ну, партизан. Значит, первый пошёл, прибежал, положил муфту. Находится на крыше можно было 90 секунд. Вот он прибежал, муфту там, этот хомут положил, болты положил, убежал. Второй прибежал, накинул этот хомут, убежал. Третий прибежал, наставил болты, убежал. То есть наставил болты, то есть времени нет. И, вот, на какос-то пятый-шестой человек прибежал и… Рукавицы ж такие, а рукавицы чем-то там то ли цинковая нить есть, то ли что-то… В общем сжать кулак можно, а уже без помощи другой руки разжать их трудно очень, то есть пальцев рук на обратный разгиб не хватает. Ну, вот он снимает рукавицы и работает. И он сам всё сделал. И ему кричали: «Вернись назад! Вернись! Что ты делаешь?!» Он всё бросил. Ему было за 40 лет. Почему я знаю это – я его забирал оттуда. У него были страшные ожоги конечностей верхних, то есть рук, у него там, собственно, кости были голые.

Н.К.: Ух.

П.П.: Вот, и я его забирал. И я его спросил, мол, зачем ты вот это всё это делал? Ему 43 года что ли было. Он говорит: «Я своё, может быть, и пожил, а там же молодые ребята». Вот это чувство ответственности за человека, за друга, за товарища – вот это героизм, это по-другому не назовёшь. Я его привёз на кубок 2, вот, там вертолётной площадки. Привёз туда его и вертолётом его повезли дальше в Киев в больницу. Дальше не знаю судьбы его, не знаю.

Н.К.: Ну, ничего себе.

П.П.: То есть это было такое, это действительно героизм, по-другому не назовёшь. Как можно, что он говорит: «Да, там же ж ребята молодые, а мне 40 лет», 42 по-моему. Вот, говорит: «Я своё, может быть, и пожил, а эти ребята зачем? А его сделать-то надо». И он сам всё сделал, и потом вот это всё облезло, и я его запомнил. Отсюда я знаю так подробно, что это было.

Н.К.: Угу.

П.П.: Вот, такое. Так особенно, такое, чтоб выдающегося, что мы сделали –  ничего.

Н.К.: А скажите, а вот там много мужчин работало, а были ли женщины? Были ли какие-то?..

П.П.: Были, были, были.

Н.К.: Какие работы выполняли мужчины, а какие женщины?

П.П.: Мужчины всякую работу выполняли. Женщины, как правило, ну, кроме медиков, повара, кладовщики, связисты. Вот эти, такие, вот, такие.

Н.К.: Но, мужчин было больше всё-таки?

П.П.: Да безусловно. Мужчин было очень много, мужчин было больше, значительно больше, причём работали со всего Советского Союза. С нами в сентябре как раз работали ребята из Эстонии и приехало очень много где-то из Средней Азии, то ли туркмены, узбеки – не знаю. По-моему, туркмены приехали. Работали, ну, правда, те такие, что скажут, то и работали, а эстонцы на машинах ездили, возили грузы, там всё такое, возили. Вот, они рыжий лес как раз там резали на куски, его уже в сентябре отправляли. Потом, 1-го октября надо было произвести медицинское обеспечение пуска 1-го энергоблока. Ну, послали. Есть у меня фотографии на этот счёт.

Н.К.: А Вы не взяли с собой?

П.П.: Нет. Да они здесь есть. Ну, вот, я на БТР-е, потому что машина пронизывалась насквозь, поэтому мы на БТР-е. Залезли на БТР, пофотографировались, фотографии есть. И вот, ну, что-то там, я не знаю, как с моим языком. Я говорю: «Давайте, девчата!», и девчата из лаборатории ехали с нами: «Давайте девчата перецелуемся на всякий случай». А у нас куратор, он был начальник кадров министерства здравоохранения. Как услышал, ну мне тут прилепили чуть ли не панические настроения. Я ж ляпнул: «Давайте перецелуемся на всякий случай». Ну, как поехали, побыли, нечего там не случилось. Правда такая тревога какая-то была, когда… Они ж там, в зале машинном, на пульте там в стороне и вдруг такое – у-у-у-у-у, гул такой, глуховатый гул. Ну, как-то было такое…

Н.К.: Страшновато, да?

П.П.: Неприятное, неприятное ощущение, может быть и страшноватое где-то. Ну, потом он заработал и: «Вы свободны», и мы уехали. Что там, как там, то есть нам некогда было рассматривать. Зону всю я исколесил, по-моему, 4 тысячи, водитель говорил, что 4 тысячи с лишним километров мы наездили по зоне на эвакуации.

Н.К.: Ага.

П.П.: Потом ещё сообщили, что… но это было в мае месяце, сообщили, что на речке Припять где-то в километрах может в 5-ти, 6-ти, от самого города Припяти с вертолёта сообщили, что находится, стоит машина – москвич, палатка есть, и детки там, и муж жена и детки, двое. Тут тоже было жуткое зрелище. Вот, мы приехали туда, послали. Я, мне попало туда, не то, что мне давали особые какие-то. Нет, по очереди: вот моя очередь подошла и я поехал. Была бы ваша очередь, вы бы поехали. И вот так, в общем, дни проходили. И, вот, значит Юра и Шура. Юра – мальчик, и Шура такая лет, ну может, 5-ти, 6-ти, где-то такая, может быть. Маленькая такая, щупленькая и вот ей уже дурно было. Папа постоянно рыбку там ловил, варили эту рыбу. Мама, мама ходила, жаловалась, что у неё какое-то состояние такое какое-то непонятное, такое что-то, вот. Юра тот ещё бодрился, а Сашенька уже совсем никакая. Потом приехали, рассказал, что случилось. Они поехали, вахтовые работы, неделю работают, неделю уехали.

Н.К.: Угу.

П.П.: Они на рыбалку, жара май месяц, жарко, хорошо, всё, поехали там подышать свежим воздухом над речкой, семья. Вот мы их забирали, забирал я их. Так вот слова этой Шурочки: «Оце вже, мамо, мабуть, я вже і помру». Ей было дурно, ей было плохо, капельницу сразу подключили к ней. «Оце вже, мамо, мабуть, я помру», – вот это было жутко слушать, вот, это слышать такое. «Оце вже, мамо, мабуть я помру». Вот, такая девчушка маленькая, маленькая.

Н.К.: Маленькая девочка.

П.П.: Тоже дальнейшей судьбы я не знаю. Ну, привезли, я отвёз её в Иванков. Всю семью, но её поместили в больницу. Там наши харьковчане, как раз вахта была в Иванковской больнице, в детском отделении. Они забрали её и дальше я не знаю. Потом я слышал, там Николай Григорьевич есть один, вот, он правда сейчас с инсультом, его расспросить трудно. И он говорил, что отправили в Киев в Октябрьскую больницу сначала, а потом якобы в Москву эту девочку. Ну, это я не буду, это я не знаю дальнейшей судьбы. Такое, вот так мы работали, так мы работали. Спать негде было. Особенно в мае месяце спать хотелось, кошмар. Ну, потом в Припятском горисполкоме одну комнату нам отделили, там с какой-то больницы привезли матрасы новые, правда, новые, что в больницах ложат матрасы. Вот то на полу лежали, ни простыней, ни хрена не было. Вот так спали, я не знаю. А, кстати, оттуда, когда я приехал, жена говорит, что я спал почти 40 часов.

Н.К.: И, кстати, как отреагировала семья на командировку?

П.П.: Ну, знаете у нас семья так, мы так все воспитаны, что «надо, значит, надо».

Н.К.: А, с пониманием?

П.П.: Вот я ездил в Припять, после Чернобыля, я ездил в Туркмению на понос, я ездил в Армению на землетрясения.

Н.К.: А, то есть у Вас?..

П.П.: Ну, ну, ну, есть, я авантюрист по натуре, наверное. Ну, вот, были в Туркмении, какие-то поносы были. Непонятно какие, как они возникали, почему. Сюда-туда, 3-4 дня ребёнок с поносом и умер.

Н.К.: Ой, ужас какой.

П.П.: Не высеяли наши девчата никакой – ни тифа, паратифа, ни кишечной палочки, ни дизентерии, ничего не высеяла лаборатория. И то ли мы победили, то ли само оно прошло. То есть, конечно, ну, мы ж работали ж. Вот, ну, причём местные аборигены говорили: «Нам давайте русского доктора, свои не надо». Вот, мы очухивали их. Ну, в общем, да. Ну, а потом, оно как-то закончилось. Там, собственно говоря, не удивительно – арыки вот эти, и собаки пьют воду, и лапами залазят, и посуду моют, и пацаны купаются – что попало.

Н.К.: Ну, мало ли, что могло быть вообще.

П.П.: Ну, да. Ну, ну, да. Дело в том, что наши девчата ничего не высеяли, ничего не высеяли, никакой кишечной палочки, ничего никак.

Н.К.: Может не палочка?

П.П.: Может тоже, я потом позже пытался по учебникам искать, там где-то в интернете теперь уже, потому что мучает до сих пор. Ну, что это? Какая-то… незнакомый штамм какой-то, какого-то микроба, микроорганизма. Ну, какой-то мутированный, может быть, за счёт чего-то, может быть, это вообще какое-то, свойственное только Средней Азии. Ну, кто его знает? Ну, наши девчата с нашим оборудованием, с нашими реактивами не нашли ничего, не нашли. А детей, как правило, там много. По 5-7 детей там нормально. И тоже как-то было дико смотреть, когда умер ребёночек: «Аллах Акбар». Ну что – Аллах дал, Аллах взял.

Н.К.: О, Господи (смеется). Спокойно, да?

П.П.: Ну достаточно. Ну, не спокойно, не скажешь, что спокойно, для мамы особенно. Папы – да, те переживали многие. Но, так, чтоб сказать, что бы там убивались горем, я не скажу, не скажу. Ну, да, жалко, естественно.

Н.К.: Культура, наверное, такая.

П.П.: Грудной ребёночек и всё такое. Так собственно, такого, чтобы сказать, что собственно… Я, вот, слышу, многие рассказывают: «Да мы там, да мы там видели, там, что-то видели». Ну, что видели? Видел я три гриба больших, ехали мы.

Н.К.: В зоне, да?

П.П.: Да. У нас машина была уже настолько загрязнена, что ехать, именно ездить, работать на ней нельзя было. Это в сентябре месяце. Вот, и я погнал на могильник. Вот, потому что я был старшим, и надо было мне печати взять. Ну, едем, везде ж таблички стоят: «На обочину не ходи», «В траву не ходи», «В бурьяны не ходи», никуда не ходи, только по асфальту. И вот мы по трассе едем. Ехали медленно, потому что, ну красивые места, так хотелось посмотреть. Вот, мы приехали сюда, доезжаем уже, а тут над дорогой стоят два гриба так вместе, и один чуть в стороне. Красивые белые грибы. И я вышел, остановили машину, я вышел. Ногой, руками не брал, ногой раздавил – да ни червячка тебе, ни трухлявенки, ну, такие же, ну, как вылитые. Вот и всё. Потом нам давали ж ещё в сентябре, давали кулёк такой, ну, целлофановый, не прозрачный, с жёлтой полосой и застёжкой. Это теперь уже привычно, что там на другом конце застёжечка такая вот, а то тогда ж мы не видели их раньше. И, значит, если я что-то увижу, ну, раз мы носимся везде. Раз, может быть, мы что-то увидим, какое-то растение, какой-то бурьян, какое-то яблоко, какое-то что-то увидишь необычного размера или что-то тебе показалось необычным.

Н.К.: Мутации может быть?

П.П.: Может быть. Уже ж сентябрь месяц. Сентябрь, может быть октябрь, ну, там где-то. Вот, и я привозил яблоко. Мне в глаза бросилась яблоня, ну, одно такое большое. Я его, как сказали, так и сделал. Взял тихонько, чтобы нигде ни за что не цапнутьца. Взял за сам корешок, в мешочек кинул, подписал, где его взял, какого числа, в какое время и где.

Н.К.: Угу.

П.П.: Написал и привез, отдал. А работали у нас во дворе, на месте находились, из института Курчатова Академии Наук СССР, дедушки академики. Вот, мы их называли так, они сами, ну, так, вот они собирали это. Зачем? Ну, видимо… Я видел, как он там, взял тоже яблоко, не то, что я привёз, а другое. Такая, какая-то штука, как маленькая духовка электрическая, вот такое, что-то похожее. Я сидел, смотрел. Взял, поставил датчики там, оно пищит. То есть радиация есть. Он взял его помыл – пищит вроде меньше, разрезал пополам – пищит больше. Вырезал косточку, саму косточку положил – оно не пищит, а верещит там. А эту мякоть, потом, когда шкуру снял, с яблока кожуру снял, вот, она почти совсем не пищит.

Н.К.: Ага.

П.П.: Я говорю: «Так, что это уже можно есть его, вот так если косточку выбрать и там кожуру обрезать?» А он потом его сжёг, так этот пепел не то, что верещал, он как сирена, ну, пищал сильно. То есть там именно в пепле там видимо всё. Ну, то есть внутри оно есть, просто оно может быть как-то разбросано на этой. А когда…

Н.К.: Ну, весна была, оно цвело, может быть?

П.П.: Может быть. Я… Кстати, цвело. Тюльпаны были необычные в мае месяце, необычные – очень большие чашки такие, большие. И сирень такие грозди были очень красивые, но не пахла сирень. Я думаю, может быть, я один отшиб, там с обонянием, что-нибудь – нет и все говорили. Кстати, Вы где-нибудь слышали, вот будете ещё говорить с людьми, кто-нибудь воробья видел в зоне?

Н.К.: Слышала, что видели мёртвых воробьёв.

П.П.: Мёртвые были, где-то там валялись, но это так. Мёртвые… Воробья, я уверен, никто не скажет, что видел воробья, соловья, вот такое что-то. Ласточек никто не видел.

Н.К.: Ну, мелких, да, птиц?

П.П.: Аисты были, причём очень наглые, очень наглые. Ото ж, когда уже людей выселили. Ну, люди понимаете… Тут, рассказать, скажем, те люди, которые наши солдаты, наши хлопцы, которые были призваны, скажем, их погрузили там, в их расположении воинской части их погрузили в автобусы и повезли на объект, они отработали и назад привезли. Мы же носились по всей зоне.

Н.К.: Угу, то есть всё время.

П.П.: Да. Мы ж видели всё это дело, мы видели. И, вот, заходит – собачья будка. Собак отстреливали, которые разбежались, собак отстреливали. И вот он заходит, а курица осталась, допустим. Сельский же район, в селе. Курица осталась и в собачьей будке несётся, так вот этот аист как-то так голову выкручивал, яйцо доставал, достаёт, разбил и выпил его. Или унёс туда в гнездо.

Н.К.: Нечего себе, и это животные, да?

П.П.: Это да, это аист. Ну, вот, потом, я знаю, собаки, которые остались, допустим. Многие не попали под обстрел, отстрел. Ну, вот, мы подъехали, не знаю, какое там село. Приехали, остановились, там дорога, там на три дороги расходится, стояли-мудрили, куда ж ехать. Вот, подошла, это ж когда насильственная эвакуация – в сентябре, собака, большая такая красивая собака, подошла и так смотрит. Она обошла мою машину, обошла грузовик, но подошла к автобусу, и так смотрит в автобус. Она, видимо, помнит, что её хозяев, или хозяйку…

Н.К.: Посадили в автобус.

П.П.: …хозяина, всех в автобусе увезли. Она увидела автобус, она прибежала, она такими глазами смотрела на этот автобус, что, ну, ну, помнит же, что хозяев увезли автобусом. Ведь не подошла ж к моей машине, не подошла ж к грузовику, а подошла именно к автобусу. Это было так, в общем-то, жалко смотреть, страшно. Видел ещё такое, что скот. Вот, когда колхозный скот угоняли, да. Очень длинная была вереница этих коров. На всю дорогу, по ширине всей дороги говорили 9 километров она тянулась, по длине, по дороге, гнали в сторону Белоруссии куда-то, на Полесское туда дальше. Вот. А сельских жителей самих, ну, хозяевов, у которых корова, скажем, была, вот, они сказали отвести там туда-то, поставить на ферму, там привязать туда. А потом придёт машина, их соберёт. И, вот, едем, стоит, я не помню, сколько 3-4, не знаю, несколько коров стоит, и вымя у них аж синее такое…

Н.К.: Ой.

П.П.: …надутое. И она аж стонет, корова. А водитель у меня с этого был с Готвальда, ну, со Змиёва. Он говорит: «Можно я выдою молоко?». Я говорю: «Ты что?», а я ж думал, что он попить: «Ты что?». «Та я выдою на землю, ты ж видишь, как она мучится». Он, когда сдоил, прямо на землю сдоил это молоко, корова так аж вздохнула, понимаете? Вот это казалось бы мелочи такие, ну, это ж было вот оно, я ж стоял рядом.

Н.К.: Помочь животному, да?

П.П.: Помочь, да. Ну, вымя такое было аж блестящее, аж синеватое такое какое-то. Ну, молока же столько прибыло, а никто не забирает. Понимаете? Это ж ей какие муки. И он на землю, была лужа молока, но корова аж вздохнула. Дальше ж не знаю, когда их забрали. Или может, ещё надо было 5 раз доить, пока они не сдохли там на месте, когда никто не заехал за ними. То есть это, это было такое… Ну, ну, собственно, похвастаться чем-то, что мы там делали что-то героическое – нет, нечем. Это была обычная рутинная работа. Ну, правда, в условиях экстремальных и всё. Очень много такие были вызовы: люди ж и хитрили, что вот мне дурно, забери меня куда-нибудь, ну уже понял, что там хреново им. И такое было. Ну, как таковых, скажем, приступов, скажем, если в Харькове, вот, допустим, сравнить обычное дежурство в Харькове и там. Тут инфаркты были, там инфаркта я ни одного не видел.

Н.К.: Понятно.

П.П.: То есть, может быть это экстремальная ситуация вот такое, что человек на это не особенно обращает внимание, то ли может быть поздоровее люди поехали. Во всяком случае, инфарктов ни у меня, ни у кого там не было. Единственное, было что: ребята-шахтёры, донецкие шахтёры, которые делали подкоп под реактор, там завести туда жидкий азот, охладить его. Вот. Не знаю. У них спирт был. Они почему-то взяли и выпили по флакончику чемерицы, настойка чемерицы. Это сильный яд, действует на почки сильно – сморщивается почка. Первично сморщенная почка делается. То есть, Вы ж наверное видели, когда, вот, скажем, свиновую почку – она гладенькая, гладенькая. А то она такая делается.

Н.К.: Ой.

П.П.: И она отказывается, отказывает в работе. Ну, мы их вынули, мы их вынули. Значит…

Н.К.: А чего они чемерицу ту пить начали?

П.П.: Она пахнет хорошо. А она, вообще-то, применяется в ветеринарии для уничтожения животной, там, в животных насекомых. Вот он разводит там тот флакон, допустим, на ведро воды, а потом веником ту же корову там, ту же тёлку там ото обтирают её, чтобы этих насекомых убрать. Ну, пахнет хорошо, и 70-ти градусный спирт. Ну, хлопцы выпили. Вот это мы их вынули с того света, вынули. Вот, работали Люда Иванова, сейчас жива, я, Коля, Николай Репа. Репа Николай Иванович.

Н.К.: А, то есть те люди, с которыми Вы там работали, Вы до сих пор ещё дружите?

П.П.: Да, безусловно. Мы знакомы. Это Люда, которая Иванова, она громадных размеров, вот. Она приехала из Афганистана и тут же поехала с нами в Чернобыль (смеется). Понимаете, люди на скорой, это несколько своеобразные люди. У нас же ж, во-первых, субординации как таковой нет. Это как в милиции примерно, что может сержант полковника на ты называть, как угодно. И у нас: если мы работаем одним экипажем – врач, медсестра, санитар, водитель.

Н.К.: Угу.

П.П.: И у нас панибрацкие отношения как в одной семье, никаких никто никогда. Ну, бывало, если там медсестричка маленькая, молоденькая, а врач – за 50, тогда она его на Вы называет. И то, может сказать «дядя Коля», ни там Николай Иванович, а дядя Коля. То есть, то есть это своеобразная работа, своеобразная служба. А в Чернобыле ничего такого мы не сделали страшного такого какого-то, что-то.

Н.К.: А когда вы вернулись из командировки, было ли к Вам какое-то особое отношение среди друзей, знакомых? Ну, на работе, наверное, все там были…

П.П.: Вот, как раз на работе, на работе, как раз и было.

Н.К.: Да?

П.П.: Когда мы поехали в мае, в мае месяце поехали и приехали оттуда – никто ж не знал, какая будет зарплата, как будет оплачиваться, как будет это воспринято в отпуск или что там, 3-80 командировочных и всё. Никто ж больше ничего не знал. Вот. И вот мы приехали. А мы ж поехали со своим запасом медикаментов, порядочно материала, расходного материала – поехали со своим запасом. Но, мы ж то его использовали. Приехали, всё оставили, машины там оставили, всё оставили там.

Н.К.: Угу.

П.П.: А приехали, ну, ящики, некоторые ящики, с которыми мы на вызов, взяли с собой, что бы пополнить их. Вот нас, мы приехали в 4-ю больницу, нас привезли автобусами, а уже с 4-й каждая станция разбирала своих и там очередь. И вот мы когда приехали, значит, на станции работал, и вот, приехали и была, не помню фамилию, Раиса Ивановна – диспетчер. Вот, она медсестра, но работала диспетчером. И я ж подошёл к окошку, она: «Уйди! Ты заразный, у меня Ромчик маленький!», внук. У меня Ромчик маленький – вот это запомнилось. То есть «Уйди, ты заразный, ты ж знаешь, где ты был». А больше… Вот так соседи, жена, соседи, знакомые: «Был?» – «Был». Даже мне пришлось старшего, в мае месяце где-то я приехал, и где-то сына призвали в армию вот это вот.

Н.К.: Угу.

П.П.: И он служил в Карелии. Ну, на присягу мы с женой поехали в Карелию. Чувствовал себя еще прилично, крепкий мужик. Приехали туда. И назад едучи, городок Кем, это чёрте где там, 7 часов по тундре ехать, что попало, за полярный круг. Да, и вот, когда назад приехали в этот в Кем и пришёл на станцию, там где вокзал, станция такая, билеты взять. И когда я… а написано, нам выдали уже тогда, нам выдали – такая небольшая табличка и там написано: «Является участником ликвидации острого периода аварии. Имеет право на поселение в гостиницу, внеочередное приобретение билетов на любой вид транспорта» и что-то ещё, я уже не помню. И когда я это показал, кассирша вышла, с кассы вышла, чтобы посмотреть на живого человека, который был в Чернобыле (смеется). Она сразу не поняла где это, но знала – Украина, Украина, вот. А эти лесорубы, которые ехали, как они говорят «на материк», вот, тоже билеты стояли, брали, как узнали вот это, мы потом в поезде вместе ехали, там столько расспросов было.

Н.К.: Наверное, интересно же у очевидца узнать…

П.П.: Ну, конечно же, ну, живой человек, вот он. Из Чернобыля и вот он. А потом уже сентябрь, октябрь, оттуда приехал, как-то ничего, как-то. А уже в 90-м году, где-то в феврале месяце у меня уже первый звоночек был. Я у больного на вызове был, я упал поперёк него.

Н.К.: Ох!

П.П.: И потерял сознание.

Н.К.: Ехали за больным и сами упали (смеется)?

П.П.: Я приехал, пытался ему что-то сделать, а сам упал. Вот это с тех пор пошли больницы, пошли все эти дела. Вот это впервые я, по-моему в 90-м году, может быть в 89-м, нет, по моему, может быть в 89-м, но знаю, что в феврале месяце. Я поперёк больного упал. Нагнулся ему, помню, что хотел давление померять, посмотреть, послушать его, и в это время так упал поперёк него. Больного перепугал до смерти (смеется).

Н.К.: И так испуганный был (смеется).

П.П.: Те ж вызвали, наши приехали, вот это забрали. А теперь же видите как, теперь вот мы имеем дело с этими заболеваниями, всё такое. Вот у нас как-то странно было. Я 19 с лишним лет я зам председателя областного «Союза Чернобыль», и вот это вот, вот это вот там был мой кабинет, вот так. Это был мой кабинет. И вот поначалу после аварии, может быть лет 5-8, умирало где-то порядка, ну, 40-70 человек, потом пошло за 200 долго держалось, потом вот это последние, предпоследние, ну в, скажем, 13-м умирало…

Н.К.: Ну, это в смысле за какой-то период?

П.П.: За год. За год.

Н.К.: За год, ага.

П.П.: В Харькове и области. Вот скажем последние, ну как, не последние, 13-й год не в счёт. До 12-го года лет 7 – 300, 300, 330-337 человек, вот такое, в этом разрезе.

Н.К.: Ну, видимо…

П.П.: В этом году уже 203, вернее в 13-м году уже 203. То есть уже вымерли те, которые… Новые ж не добавляются, а мы уходим потихоньку. То есть очень жалко этих хлопцев. Эти ж хлопцы подумаешь – молодые, здоровые были, а потом на тебе услышишь. Уже как-то даже не все и удивляются. Как, вот, сейчас скажи вот этот Петя, Вася там умер. Да, я ж его позавчера видел.

Н.К.: Ну, да.

П.П.: Знаете, это уже воспринимается нами как-то… Жалко, безусловно, жалко, слезу пустишь. Но, дело в том, что мы уже привыкли к смертям наших товарищей. Это ужасно, но мы привыкли.

Н.К.: А, скажите, а как вы думаете, почему, вот стало возможным, что произошла эта авария? Многие винят то, что спешили, кто-то говорит, халатность… Как Вы думаете?

П.П.: Знаете, мы, я одно дежурство, один раз ночью я дежурил в правительственной комиссии. Ну, они там работают, медпункт там был на основе 116-й медсанчасти. Мы там дежурили. Местные ж разъехались. Так, вот, вышли курить и один из членов комиссии, я не помню уже фамилии, такая фамилия, как бы не русская, может татарская, может какая-то такая, но видно, что он не такой он. Вид у него такой какой-то, лицо, такое как бы азиата какого-то. Вот. Так, вот, мы стояли, курили. Ну, глубокая ночь. Стояли, курили просто на ступеньках. Я спрашивал «Что вы хоть можете сказать?», так же не задашь вопроса. А то вроде как такая обстановка, на ступеньках с сигаретами. Ну, якобы там хотели поэкспериментировать, поменять какое-то то ли подшипник, то ли что-то такое, что подставили какую-то подставку, а оно разгон пошёл, вибрировать начало. Якобы там шахта, куда спускается реактор, она должна быть глубиной 60 метров, но на самом деле 27, грунтовые воды дальше не дали.

Н.К.: Угу.

П.П.: Вот. И, вот, значит, там залили какой-то особый бетон, ну, 27 ладно, 27 метров хватит. И он на каких-то 6-ти подъёмниках он где-то должен был подниматься. Они должны были работать абсолютно синхронно. Но, когда его хотели опустить, опустить или поднять синхронно, как миниатюрные подъёмные краны – вот такое что-то, как он мне объяснял. Я ж не видел. И оно не сработало синхронно, и как бы перекосился, он застрял. Грозило это… Сразу ж никто не знал, что. Но, дело в том, что когда пошёл разгон, там температура где-то больше 1000 градусов, а там внизу вода, грунтовые воды. Хоть там и залито бетоном, но всё-таки вода просачивалась, сыро было. Это грозило паро-водородным взрывом. Все это понимали, якобы. Накрыли «Еленой». «Елена» – это крышка такая громадная, это что-то там 5 тонн весом эта крышка. Когда рвануло, так это она отлетела метров на 200, наверное, пятитонная «Елена». Якобы произошёл, для начала, паро-водородный взрыв. Но он сам по себе ничем не опасен, в общем-то, а опасно было разрушение. И когда разрушился энергоблок, ну, а там уже пошла утечка и всё прочее. Выбросы видел, видел, такие…

Н.К.: Ну то есть…

П.П.: …ярко-оранжевого цвета. Такой, ну, это ж на расстоянии сначала услышишь, увидишь, а потом хлопок. Такого ярко-оранжевого цвета, такой хлопок, смотришь, куда оно полетело, туда, туда – на них, на нас, значит, прятаться надо было. Было, свечение видел. Мы ж ездили и ночами и всё такое. Понимаете, в этом плане мы больше видели почему? Мы, может быть… Я не был с лопатой на крыше. Я на станции бывал, но я не был с лопатой на крыше. Я не рубил рыжий лес. Там такого особого я там не делал. Но, я приезжал. Я приезжал, бывало, несколько, по-моему, 4 раза в день приезжал, бывало, что не выезжал вообще на станцию, не было надобности. Вот. А вот по самой зоне мы ж носились, я уже повторяюсь, 4 000 километров с лишним мы наездили по зоне. Так вот видели, ночью ж видели свечение такое, ну на расстоянии, трудно… Вот это, вот понимаете, вот, сейчас на этом рисунке что-то показано, да? Но свечение было такое ярко-фиолетовое, бледно-фиолетовое, такой столб стоял. Над вот этим разрывом такой столб стоял. Видно было, и в хорошую погоду было видно его. Вот. Ну, его высоту я не могу определить, потому что далековато было. Ну мы ж не рядом были, это ж понятно, видели. Ну, это где-то, где-то вот это, вот это вот в данном случае – это пруд-охладитель, это не речка это пруд-охладитель.

Н.К.: Ага, я поняла.

П.П.: Это пруд-охладитель. А мы, вот со стороны, если брать, вот тут мост идёт где-то вот так, параллельно мост идёт. Вот, это с моста видели. Ну, та собственно, сказать, что мы там, где бывали с красотами – нет. Красотами самой местности – да. Было ж такое, ну, красивые места, что я не знаю. А так, чтобы сказать, чему там геройствовали? Нет.

Н.К.: А, как эти события, по Вашему мнению, повлияли и повлияли ли на Украину в целом? В плане, может быть, понимания, сделали ли люди какие-то выводы из этого опыта?

П.П.: Если брать с точки зрения моей тупой почти головы, я бы сказал, что выводы не сделаны, не сделаны. Я был, по-моему, через 16-ть или 18 лет после аварии, я уже работал тут, и я ездил в архивы. И был в Припяти в архиве, был в Чернобыле в архиве, вот. Кстати, подъезжая до Чернобыля, машинами, машиной ездили, и уже где-то за Иванковым где-то 52 километра уже почувствовал этот привкус во рту, горечь во рту, привкус такой металлический, какое-то першение в горле. То есть оно как-то вспомнилось то, что было в первый раз, когда я приезжал.

Н.К.: Ассоциативно скорее, да, так?

П.П.: Да. Ну, ну что? Ну, были, когда на станции были, там академик Лихторёв, который ведёт там и науку, там всё такое, вёл на то время. Так, обедали, понятно ж по 100 грамм, так он говорил, что ребята вот это если, не дай Бог, в нужное место и нужное количество воды попадёт, вот, так то, что вы делали в 86-м году – это будете считать увеселительной прогулкой. То есть под обломками никто не знает – по одним данным 187, 185-187 тонн горючки осталось там, а по другим данным 205-207 тонн. Но оно же где-то под обломками и хорошо, если оно разбросано. А если оно кучей и попадёт туда нужное количество воды?

Н.К.: Та не дай Бог.

П.П.: Он говорит: «То, что вы делали в 86-м, это вам покажется увеселительной прогулкой». Потом, опять же, я ж не могу сказать, я же сам не видел, как его слова, вот это вот та пыль, которая когда-то – сейчас, минуту (говорит шепотом кому-то) – та пыль, которая упала когда-то, она на стенках. И, вот, на стенках она превращается в какую-то кашицеобразную массу и течёт вниз, на своём пути сносит всё и красивая поверхность делается. Что это? Может быть, это какой-то мутированный какой-то химический элемент, может быть, это что-то новое появилось, какой-то изотоп появился.

Н.К.: Боже, какой ужас.

П.П.: То есть много такого, такого, такого.

Н.К.: Такого. Я поняла. Ну, ещё… Вы спешите, да?

П.П.: Та вот же ж.

Н.К.: Хорошо.

П.П.: Вы знаете, Вы можете записать мой телефон, если вдруг, Вы звоните, я добавлю. А хотя, что тут добавишь?

Н.К.: Ну, тогда ещё пару вопросов. Такие вопросы. Как Вы относитесь, ну, сейчас многие говорят, я не знаю, что зона вроде как опасна, неопасна, к экскурсиям? Среди молодёжи есть тенденции.

П.П.: Хотел бы я посмотреть на того человека, который собрался ехать на экскурсию, а потом посмотреть на него через, скажем, пару месяцев. После этого.

Н.К.: А, понятно.

П.П.: Хотел бы я посмотреть на него. В глаза не стоит смотреть, это глаза, в общем-то, дурного человека, глупого человека. Чего там не видел, экстрима хочется? Хорошо, поедь…

Н.К.: Понятно…

П.П.: …походи, застрели какого-нибудь зайца, съешь его. В конце концов, это ж вполне возможно, Господи. А поехать посмотреть полюбоваться там, где люди потеряли здоровье, которые умерли уже ж там. Уже ж не одна тысяча, не пять умерло. А ты поедешь туда посмотреть, что там творилось, что там делается сейчас? «Ах, ах, какой я герой».

Н.К.: Понятно. И ещё чуть-чуть. Что Вы думаете по мероприятиям посвящённым памяти? Как вы думаете, может быть, это можно было сделать, как-то по-другому, лучше или? С детьми, может быть, как-то?

П.П.: Ну… Да. Я бы не хотел об этом говорить.

Н.К.: Хорошо.

П.П.: Я бы не хотел по одной причине. По телефону скажу.

Н.К.: Хорошо. Тогда последний вопрос. По поводу, ну, например, учебники ж создаются, история переписывается. Через лет 20 дети, например, смогут узнать о тех событиях только, например, из учебников. Вот что бы Вы, может быть, посоветовали, что должно быть там написано? Какой-то опыт или квинтэссенция, что нужно помнить или то, о чём, может быть, ни в коем случае нельзя забыть?

П.П.: Помнить надо всегда о том, что атом есть атом. Хоть он и мирный. В данном случае разбушевавшейся мирный. Всегда нужно помнить о том, что энергосбережение должно быть на каком-то производстве должно быть абсолютно отработано все возможности его сохранения и сохранение безопасности людей. Второе то, что экология – это экология, за неё надо и бороться, и держать, и содержать. Чтобы не было такого, как знаете анекдот есть на чернобыльскую тему: «Дедушка, а правда, что тут – это через много лет – Дедушка, а правда, что тут когда-то была станция какая-то? – Да сынок, правда, я ещё малышом был. – А правда, что она взорвалась и много людей погибло? – Правда, сынок. Правда, внучек, правда, не думай об этом. – И пошли они дальше. Он погадил его по одной голове, потом по второй, и они пошли, цокая копытами». То есть это ужас конечно (смеётся). Но, вот, это ужас, но вот такое. То есть я подчёркиваю, героического ничего мы не сделали, хоть сейчас многие чернобыльцы называют себя героями. Может быть. Но, тем не менее. Понимаете, я, если бы я не был зам. председателя организации, тут я 19 лет уже на ней. Может быть много чего, я не хочу об этом говорить.

Н.К.: Хорошо.

П.П.: То, что происходит, там значит, как вот это празднования и всё прочее, я не хочу это обсуждать. Потому, что скажем ещё 5-6 лет назад, это было с большим размахом, а сейчас нет, больше нечего.

Н.К.: Спасибо!